Безумное танго
Шрифт:
Он еще не верил своим глазам, а рука уже хищно скользнула за пояс, нашарила рукоять ножа и стиснула…
Старушка проследила за его взглядом – да так и ахнула:
– Алёна! Она самая! Приехала! Вернулась!
Этот сорочий стрекот заставил Рашида очнуться.
Он медленно вынул руку. Нельзя, невозможно сейчас наброситься на эту тварь, даже если она заметит его и пустится в бегство. На глазах старухи, которая только что была добра с ним, как мать, – нельзя.
Да и о матери надо подумать. Хоть Рашид и твердил себе сотню раз, мол, ему наплевать, что с ним будет потом, после убийства, но матери-то
Рашид вцепился обеими руками в бревна с двух сторон, как бы привязав, нет, приковав себя к ним, и молча уставился на приближающуюся Алёну.
Что дело неладно, Рашид понял буквально через две минуты. По идее, эта тварь должна была, чуть заметив его, кинуться наутек. Но она хоть и сбилась на миг со своего твердого, уверенного шага, не метнулась прочь и даже не приостановилась: с этим ледяным выражением лица продолжала идти вперед, поравнялась с бревнами и окликнула:
– Здравствуйте, Антонина Васильевна. Рашид… здравствуй. Мне нужно с тобой поговорить.
– Ах, так вы меж собой знакомы? – удивилась бабулька с таким округлым, широким именем, которое было ей велико на несколько размеров, словно платье с чужого плеча. – Ну вот и ладненько. Значит, сговоритесь. Только ты, Алёна, гляди не продешеви, а ты, молодой человек, тоже смотри: сирот обидеть – грех, уж не стой за ценой, а то знаю я вас, чеченегов! Ой, что это у тебя на голове, Алёнушка? Ну, молодежь, ничего не жалко. Такие были волосы, нет чтобы косу растить!
– Я азербайджанец, – запоздало выдавил Рашид, чувствуя, как саднит обожженное горло, но старушка уже не слышала: засеменила к своему дому, забыв даже про кружку с ощипанной временем розой, всплескивая руками и бормоча что-то вроде: «Расти, коса, до пояса, не вырони ни волоса!»
Алёна посмотрела на Рашида дикими глазами:
– О чем это она? Про что сговориться?
– А, ну… – Он махнул рукой. – Добрая женщина, пришла, чайку мне принесла, а сама и спрашивает, зачем и почему я здесь сижу. Я и наврал: мол, хочу с тобой сговориться о покупке дома. Не мог же я ей прямо сказать…
Он осекся, с изумлением вспомнив, что пришел сюда вовсе не разговоры с этой тварью разговаривать. Надо начинать! Хотя Антонина Васильевна еще не вошла в свою калитку, еще может оглянуться не вовремя.
– Не мог же ты ей прямо сказать, что сидишь здесь и подкарауливаешь меня, чтобы зарэзать, – кивнула Алёна. – Не надоело?
– Что? – тупо переспросил Рашид, не веря своим ушам.
– Сидеть, говорю, не надоело? А убивать? Ты ведь уже прикончил тут какого-то человека – позавчера, если не ошибаюсь? А потом еще одного хотел убить на берегу Гребного канала, да он от тебя убежал. Что, руки чешутся рэзать, рэзать, рэзать направо и налево?
– Ничего, – кивнул Рашид, чувствуя себя почему-то так глупо, что и не описать. Ну что она над ним смеется, как над мальчишкой! – Вот сейчас зарэжу тебя – и пойду домой.
– Домой? – Ее глаза сверкнули. – К мамочке?
Рашид подозрительно уставился на нее. Откуда Алёна знает имя его матери? При чем тут Малютина, почему она – материна подружка? Чепуха какая! Сколько проклятий призвала мать на ее голову, узнав о смерти Нади! Подружка, ну, скажет тоже эта тварь!
Но почему она так ведет себя? Почему не дрожит, не трясется, не молит о пощаде, не оправдывается? Она что, не понимает: Рашид не может ударить ножом человека, который смотрит прямо в его глаза, не кричит, не машет руками, от которого не исходит никакой угрозы или страха, а только… только глубокая печаль.
У него закипело в груди. Почему она не боится? Почему смотрит так, будто ей жаль его? Себя, себя жалеть надо!
– Послушай меня, – сказала Алёна. – Можешь ты меня спокойно выслушать, а потом хвататься за нож? Или уже совершенно спятил? Хотя… Я тебя понимаю. Я понимаю, как ты любил Надю.
Рашид дернулся, будто его током ударило.
– Не надо! – простонал с угрозой. – Не надо, не говори о ней, а то…
– А то что? – с вызовом спросила Алёна. – А то – зарэжэшь? Ну, тогда в этой истории будут две невинные жертвы, убийцы по-прежнему останутся безнаказанными и будут торжествовать победу, а ты, дурак, так и не узнаешь правды.
Она говорила слишком быстро, у Рашида заломило в висках. Эта проклятущая боль всегда обессиливала его, делала глупым.
– Что ты говоришь?
– Я не убивала Надю! Ну сам посуди: зачем, за что? Она мне нравилась, очень нравилась, она думала о тебе, и у нее так светилось лицо… Я знала, что моей вины в ее смерти нет, но до последней минуты думала: а вдруг моя ошибка, моя недосмотр?..
– Ага! – с хищным выражением лица воскликнул Рашид, подавшись вперед.
– Никакое не ага! – махнула на него рукой Алёна. – Сегодня я совершенно точно узнала, что ни в чем не виновата. Точно узнала!
– Это как же? – ухмыльнулся Рашид, до которого наконец дошло, что эта тварь просто заговаривает ему зубы. – Что, настоящий убийца признался?
– Да.
– Да?! Смеешься, канэшна?
Он даже отпрянул, выражение такого отвращения вдруг появилось на лице Алёны. А что он сказал? Канэшна, нормальное слово, все так говорят.
– Да, признался. Вернее, признались, потому что их было двое. Я слышала их разговор. Теперь слушай: это женщины. Одна из них Фаина Павловна Малютина, та самая, на которую ты позавчера напал. Жаль, что у тебя дрогнула рука… А другая говорила: «Канэшна, да-ра– гая…»
Она так похоже передразнила мать, что Рашид растерялся. Нет, к чему она клонит? Мать разговаривала с Фаиной?
И вдруг дошло – как ударило в грудь. Убийцы – две женщины, одна – Фаина, другая – кто? Его мать?
Он выхватил нож и ринулся вперед. Алёна отпрянула, но бежать ей было некуда: прижалась спиной к бревнам, неотрывно глядя на лезвие, блеснувшее прямо перед ее лицом.
Губы у нее стали совсем белые, и Рашид почувствовал прилив бодрости и восторга: она боится его! Теперь она в его власти. Теперь все можно! Вот сейчас, пусть только она сначала закричит и запросит о пощаде. Вот сейчас… еще секунда…