Безупречный шпион. Рихард Зорге, образцовый агент Сталина
Шрифт:
Спустя три дня, когда полиция в Кантоне принимала все более жесткие меры в ожидании масштабного коммунистического восстания, Смедли снова появилась в кабинете Дженкинса, доложив, что вооруженные полицейские, ворвавшись к ней в квартиру, конфисковали ее бумаги. Она настаивала, чтобы Дженкинс сопроводил ее домой. Обнаружив на месте двоих полицейских, дипломат приказал им покинуть квартиру. В результате обыска не было найдено ничего более компрометирующего, чем посылка с последним номером “Журнала Лиги левых писательниц”. Смедли официально не была членом агентуры, и – к счастью для Зорге – в ее квартире не хранилось никаких конфиденциальных материалов. Тем не менее, даже не учитывая личных соображений, любовница Зорге была слишком ценным активом и знала слишком много, чтобы он позволил славившейся своей жестокостью китайской полиции
Решение Зорге было гениальным и свидетельствовало как об эффективности кантонской радиосвязи, так и об уважении, которым пользовался в Москве агент Рамзай. 7 августа по просьбе Зорге в официальной партийной газете “Известия” появилась статья ни много ни мало руководителя Бюро международной информации ЦК ВКП(б) Карла Радека. В ней он поносил Смедли как “буржуазную корреспондентку империалистической газеты”, критикуя ее за распространение лжи о бесчинствах китайских красных армий по отношению к беднякам с целью “вызвать сочувствие к землевладельцам, узурпаторам, торговцам и чиновникам”[46]. Обвинения имели мало отношения к действительности. Но умышленная клевета помогла Смедли дистанцироваться от каких-либо связей с Москвой.
Накануне появления статьи в “Известиях” Смедли подписала в американском консульстве заявление, что не является ни коммунисткой (что было явной ложью), ни членом коммунистической или какой-либо иной партии (что было правдой). Она также поклялась, что не имеет никакого отношения к Коммунистическому Интернационалу, отрицая какое-либо участие в коммунистической агитации, большевистской пропаганде и любой подрывной деятельности против нанкинских властей, что опять же было ложью[47]. Как следует из корреспонденции Дальневосточного бюро Коминтерна, Смедли еще 20 марта заявляла своему начальнику Игнатию Рыльскому, что ее “журналистская аккредитация являлась просто прикрытием и на самом деле она состоит в лиге борьбы с империализмом и располагает деньгами, чтобы заплатить китайским коммунистам за эту работу”[48]. Единственной удивительным образом идеально правдивой частью заявления Смедли было признание, что за ее усилия ни СССР, ни Коминтерн не заплатили ей ни цента[49].
Несмотря на это неудобство, кантонская миссия Зорге продолжала приносить впечатляющие плоды. При помощи друзей Смедли Зорге доложил в Москву о передвижениях войск, военных маневрах, структуре командования, создании внушительных военно-воздушных сил националистов из восьми самолетов в Кантоне, местонахождении немецких инструкторов и прогрессе крестьянского восстания под руководством коммунистов. 1 августа 1930 года лидер коммунистов Ли Лисань наконец захватил крупный город – Чанша в провинции Хунань (к чему его и призывала Москва), – учредив там советское правительство. Как и предрекал Мао, это оказалось роковой ошибкой. В пределах двух недель канонерские лодки националистов при поддержке Британии и Америки уничтожили силы “красных”, казнив в общей сложности свыше двух тысяч коммунистов. Зорге доложил об этом в Москву; Смедли написала во Frankfurter Zeitung. Каждый был в своей стихии. Смедли, по крайней мере, была счастлива.
“Никогда не знала я столь хорошего времени, никогда не знала столь здоровой жизни – умственно, физически, душевно, – писала Смедли подруге. – Я знаю, что это кончится, и когда всему придет конец, я погружусь в одиночество, несопоставимое с тем, что возникает, когда видишь любовные истории в журналах”[50]. Но кантонской романтической идиллии “Сорги” и Смедли скоро придет конец – как она и предсказывала, – всего через несколько недель после того душераздирающего письма. 3 сентября Зорге срочно вызвали в Шанхай. Прикрытие Улановского было скомпрометировано. Шеф бюро спасался бегством.
Глава 5
Маньчжурский инцидент
Я была в восторге от этой гонки, кричала, чтобы он ехал быстрее.
Удача не сопутствовала Улановскому в самом начале его службы в новой должности руководителя шанхайской резидентуры, когда добродушные англичане – попутчики на корабле из Марселя, перед которыми он хвастался своей операцией по поставкам
Под карьерой Улановского в Китае уже была заложена бомба замедленного действия. Заложена она была еще в 1927 году, когда Улановский в составе официальной советской делегации Тихоокеанского секретариата Профинтерна прибыл в китайский порт Ханькоу. Улановский не слишком старался держаться в тени. Представляясь собственным именем, он болтал со многими советскими и китайскими коллегами, вместе с секретарем Профинтерна Соломоном Лозовским выступил с речью перед полным залом на конференции в Ухане. Поэтому то, что какой-нибудь старый знакомый из Ханькоу случайно столкнется на улицах Шанхая с человеком, выдающим себя за гражданина Чехии “Киршнера”, и узнает в нем советского чиновника, было лишь вопросом времени.
Именно это со всей трагикомичной непосредственностью и произошло во время одного из первых знакомств Утановского с ночной жизнью Шанхая спустя пару недель после его прибытия. В ночном клубе “Аркадия” злополучный резидент наткнулся на немецкого торговца, который прекрасно его помнил[1]. Шансов возразить, будто немец обознался, у Улановского не было, ведь в 1927 году они провели целую неделю в одном купе в поезде Москва – Владивосток. Коммерсант даже посетил его выступление в Ханькоу. Улановский робко доложил в Центр, что эта неудачная встреча скомпрометировала его чешскую “крышу”. В качестве меры предосторожности он предполагал держаться подальше от германского сообщества. Однако именно оно было основным источником информации Улановского, как ни печально это было для его карьеры. Теперь ему оставалось выискивать информацию, лишь штудируя независимые китайские газеты, например левую Жэньминъ жибао. Но он лишился даже этого скудного ресурса, когда в начале лета 1930 года почти всю неофициальную прессу захлестнула новая волна цензуры. Иностранцы тоже оказались под пристальным вниманием полиции, рапортовал Улановский Центру; вся почта просматривалась, а массовые обыски и аресты невероятно затрудняли шпионскую деятельность. В то время как Зорге заводил дружбу с немецкими офицерами и главными китайскими коммунистами, Улановский почти с самого начала командировки стал слабым звеном.
Но худшее было еще впереди. При очередном опрометчивом выходе в город Улановского немедленно заметил еще один старый знакомый по Ханькоу, человек, называвший себя теперь капитаном Евгением Пиком. В городе, кишевшем беспринципными авантюристами, Пик, известный также по меньшей мере под десятком других имен – урожденный Евгений Кожевников, – уже провернул не одну жульническую постановку в стиле оперы-буфф.
Сын астраханского купца, в Первую мировую войну Кожевников попал в германский плен, а вернувшись в Россию в 1918 году, вступил в Красную армию. После этого он проделал необычный профессиональный путь, учась в школе тайной полиции ГПУ и параллельно под псевдонимом Хованский посещая московскую театральную школу. В качестве только что произведенного офицера ОГПУ он служил в Туркестане, после чего охранял границу между Украиной, Польшей и Румынией, где все наживались на контрабанде и коррупции. Отслужив в особой советской миссии в Турции и Афганистане, в 1925 году Кожевников прибыл в Китай с советской делегацией на высшем уровне, возглавляемой генералом Василием Блюхером и высокопоставленным чиновником Коминтерна Михаилом Бородиным, у которой была запланирована встреча с правительством Сунь Ятсена.
Международным двойным агентом и macher ом – ловким дельцом – Кожевников стал в Китае, выкрав дневник и документы Бородина и продав их французскому консулу в Ханькоу. С помощью британской полиции он сбежал в Шанхай, где под псевдонимом Евгений Пик опубликовал ряд сенсационных статей о проникновении коммунистов в Китай. Он отправил полиции шанхайского Международного сеттльмента анонимное письмо – позже было установлено, что автором был именно он, – разоблачавшее шестьдесят двух предполагаемых агентов Коминтерна в городе. При этом неутомимый Кожевников находил время и для актерской карьеры, став популярным характерным актером и театральным режиссером и принимая участие в русскоязычных постановках в шанхайских мюзик-холлах. На рекламной фотографии того времени Кожевников позирует в татарской тюбетейке и с фальшивым шрамом на хитром лисьем лице.