Безупречный шпион. Рихард Зорге, образцовый агент Сталина
Шрифт:
Последнее слово, перед тем как мы приступим к рассказу о необычайной жизни Зорге, принадлежит Джону Ле Карре, написавшему замечательную рецензию на первую книгу о деле Зорге в Великобритании, опубликованную в 1966 году[1].
Ле Карре, который и сам большую часть жизни провел среди обитателей теневого шпионского мира, понимал Зорге лучше многих. “Он был комедиантом Грэма Грина и творцом Томаса Манна”, – писал Ле Карре:
Как Шпинель в “Тристане” Томаса Манна, он постоянно трудится над незавершенной книгой. В момент ареста она лежала у его кровати вместе с открытым томом японской поэзии XI века. Он разыгрывал роль представителя богемы: держал у себя в комнате клетку с домашней совой, пил и развратничал, добиваясь успеха. Он любил развлекать публику; люди (даже его жертвы) любили его; солдаты немедленно проникались к нему уважением. Он был настоящим мужчиной и, как и большинство самопровозглашенных романтиков, вне постели
Глава 1
“Со школьной скамьи на бойню”
Вас вырастили на имперских амбициях, выпустив в мир с чувством элитарного превосходства, – нос ледяным сердцем. У ребенка с ледяным сердцем, внешне остающегося здоровым очаровательным пареньком, в душе зияет огромная пустошь, томящаяся по посевам[1].
Рихард Зорге родился в 1895 году в Баку, самом богатом, самом коррумпированном и самом жестоком городе Российской империи. Веками здесь в болотистых низинах вдоль берега Каспийского моря нефть и газ фонтанами били из-под земли, внезапно воспламеняясь и внушая страх и благоговение. Однако в стремительно развивающийся город эту зловонную заводь превратили два брата из Швеции, Людвиг и Роберт Нобели, когда в 1879 году на первой бакинской скважине заработали их буровые установки. К этому источнику изобилия в город со всей России потянулись рабочие, архитекторы и торговцы, а заодно – проститутки, революционеры и аферисты. Баку быстро превратился в город “распущенности, деспотизма и невоздержанности” для богатых[2]. Для рабочего класса, вкалывавшего в нездоровых условиях нефтяных трущоб, он был сумеречной зоной, “дымной и мрачной”[3]. Даже губернатор Баку называл его “самым опасным местом в России”. В памяти молодого писателя Максима Горького “нефтяные промысла остались… гениально сделанной картиной мрачного ада”[4].
Да, возможно, это был ад, но с оговоркой, что эта преисподняя извергала потоки денег. Высокое жалованье и прибыльные акции в быстро процветающих нефтяных компаниях привлекли в дымный прикаспийский город толпы иностранных нефтяников. Одним из них был Вильгельм Рихард Зорге, буровой инженер из небольшого саксонского городка Веттина. Ему был 31 год, когда он приехал в Баку в 1882 году, до этого проработав несколько лет на нефтяных месторождениях Пенсильвании. Зорге устроился в филиал предприятия Нобелей – Кавказскую нефтяную компанию[5]. Удачу пытал здесь и купец Семен Коболев, перебравшийся из Киева в Баку, чтобы использовать открывавшиеся здесь возможности. В Баку родилась его дочь Нина[6]. В 1885 году, когда ей было 18 лет, она познакомилась с Вильгельмом Зорге и вышла за него замуж[7]. Их союз нефти и торговли сложился в антураже настоящей капиталистической преисподней.
Закоулки Баку, где жили рабочие компаний Нобелей и Ротшильдов, были “завалены гниющими отбросами, трупами собак, тухлым мясом, фекалиями”[8]. Город буквально задыхался в собственных сточных водах. Нефть “сочилась отовсюду”, вспоминала Анна Аллилуева, жившая здесь десять лет спустя со своим зятем-революционером Иосифом Сталиным, а “деревья не выживали в отравленном воздухе”[9]. Однако, как зажиточные иностранцы, живущие здесь не в первом поколении, семья Зорге не соприкасалась с грязью, насилием и разгорающимися революционными страстями города. Они занимали красивый двухэтажный кирпичный дом в процветающем предместье Сабунчи к северо-западу от Баку. А в городе, “точь-в-точь как где-нибудь на американском Диком Западе, было полным-полно бандитов и грабителей”[10], как вспоминал писатель Лев Нуимбаум (Эссад-Бей). Зато Сабунчи был тихой гаванью буржуазной респектабельности, где вдоль просторных улиц росли акации и вскоре появится первая трамвайная линия. Дом Зорге до сих пор стоит на том же месте. Теперь это ветхие трущобы, приютившие десять
На групповом снимке 1896 года семейство Зорге запечатлено как идеальная немецкая буржуазная семья. Бородатый отец семейства Вильгельм Зорге, одетый во фрак, по-хозяйски опирается на перила. На ведущих в сад ступеньках, устланных по особому случаю коврами, расположились пятеро оставшихся в живых детей (еще пятеро умерли во младенчестве)[11], все в темных костюмах в тон. Восьмимесячный Рихард сидит на деревянной подставке для кашпо, сзади его поддерживает мать, вокруг теснится одетая в простые платья прислуга.
В своих автобиографических признаниях, написанных в японской тюрьме в 1942 году, Зорге ни слова не пишет о своей матери, упомянув лишь о ее русском происхождении. Судя по всему, Нина Зорге разговаривала с сыновьями не по-русски, а по-немецки, из-за чего юный Рихард жил в двойном отчуждении: он рос вдали и от бурлящей восточной жизни говорившего на тюркском языке Баку, и от русскоязычной колониальной элиты города. Родной язык матери Зорге пришлось потом учить с нуля после переезда в Москву[12].
Вильгельм Зорге, безусловно, был “националистом и империалистом и всю жизнь не мог избавиться от впечатлений, полученных в молодости при создании Германской империи во время войны 1870–1871 годов”, – писал Зорге в своих тюремных записках. “ Он всегда сохранял в памяти потерянные за рубежом капитал и социальное положение”[13].
Однако, несмотря на непреклонный прусский патриотизм Вильгельма, семье Зорге, похоже, был присущ и бунтарский дух. В 1848 году прадед Рихарда по отцовской линии Фридрих Адольф Зорге примкнул к вооруженному восстанию против саксонских властей, а после неудавшейся революции в 1852 году эмигрировал в Америку[14]. Страстно увлекшись коммунизмом, он занял должность генерального секретаря Международной ассоциации рабочих, более известной как Первый интернационал, когда ее штаб-квартиру перенесли в Нью-Йорк в 1870-е годы. Он также поддерживал обширную переписку с эмигрировавшими в Лондон соотечественниками из Германии – Карлом Марксом и Фридрихом Энгельсом[15].
Для выросших в Баку детей Зорге “домом” была Германия, которой они ни разу не видели. Возможно, именно воспитание в изоляции, вдали от родины, стало причиной того, что Зорге потом всю жизнь чувствовал себя непохожим на других. Вильгельм Зорге переехал с семьей в Берлин, когда Рихарду было пять лет. Связи с Россией не оборвались: Зорге-старший работал в немецком банке, занимавшемся импортом каспийских нефтепродуктов из Баку. Но на своей новой родине Рихард никогда не ощущал себя как дома. “От сверстников меня отличало острое осознание, что я родился на Южном Кавказе, – писал он в своей тюремной исповеди. – Наша семья также отличалась во многих отношениях от обычных берлинских буржуазных семей”. Из-за иностранного происхождения матери и особенностей их эмигрантского прошлого “все мои братья и сестры несколько отличались от обычных школьников”[16].
Зорге поселились в богатом предместье Берлина, Лихтерфельде, “в относительном покое, свойственном зажиточной буржуазии”[17]. По его собственному признанию, в школе он был “плохим учеником, недисциплинированным, упрямым, капризным, болтливым ребенком”[18]. Он рассказал японским следователям, что “по успехам в истории, литературе, философии, политологии, не говоря уже о физкультуре, я был в верхней половине класса, но по другим предметам ниже среднего уровня”. Он мечтал, по его словам, стать спортсменом-олимпийцем по прыжкам в высоту. К пятнадцати годам юный Зорге страстно увлекся Гёте, Шиллером, Данте, Кантом “и другими трудными авторами”. В дальнейшем Зорге часто будет называть себя “школяром-цыганом” и “бароном-разбойником” в честь героев немецкой романтической поэзии. Особенно Зорге любил “Разбойников” Шиллера – историю героя, похожего на Робин Гуда, – грабившего богатых и защищавшего бедных[19].
Вильгельм Зорге умер в 1911 году, оставив всем детям приличное содержание. В доме Зорге “не было материальных затруднений”[20]. “Текущие проблемы Германии я знал лучше, чем обычные взрослые люди, – объяснял он своим тюремщикам. – В школе меня даже прозвали премьер-министром”. О высоком самомнении Зорге можно судить хотя бы по тому, что даже в зрелом возрасте он, по-видимому, не замечал в своем школьном прозвище никакой иронии. Его школьные преподаватели считали его одаренным учеником, но лентяем и позером[21]. Он вступил в ряды романтического патриотического молодежного движения Wandervogel (“Перелетная птица”), устраивавшего походы и поездки для юных идеалистов Германской империи; правда, впоследствии Зорге называл эту организацию “спортивным объединением рабочих”. В августе 1914 года, когда члены Wandervogel были в походе в Швеции, стало известно о вступлении Германии в войну.