Безвременье
Шрифт:
От этой идиллии веет холодом, почти морозом.
Предавался литературным воспоминаниям.
Здесь, в Раухе, жил Георг Брандес и очень хвалил русских писателей, к сожалению, ни слова не зная по-русски. А, впрочем, может быть, это было и к лучшему!
В Раухе любовался, как дипломаты наслаждаются природой.
Дипломаты, подобно камергерам, редко наслаждаются природой.
Смотрел одному гулявшему дипломату в лицо и читал.
Дипломат, что естественно при их профессии, ничего со мной не говорил. Но тот, кто читал г. Мессароша,
Дипломат глядел на это серебристое небо, на всплески волн, на сосны, стволы которых рдели, словно горели под тёмною шапкою хвои, и думал:
«Зачем на свете существует дипломатия, когда есть на свете и ширь, и воздух, и простор? Стоит ли вся дипломатия этого мягкого света бледных и милых лучей, этой шири, этих тихих всплесков волн, этих сосен, которые дышат здоровым смолистым воздухом? Мир так хорош, а мы его отравляем дипломатией. Мир так велик, всем есть на нём место. Дипломатия, как и армия, родилась из представления: „нам тесно“.»
Но дипломат тут же спохватился:
Не было бы дипломатии, — не был бы и я в Раухе. Нет, дипломатия нужна!
И, дойдя до пансиона, приказал человеку приготовить яйца всмятку.
— Не то, чтобы очень круто, не то, чтобы очень жидко, а так… средне… — добавил он дипломатично.
Бежать, бежать от этой природы, на лоне которой даже у дипломатов является мысль:
— А нужна ли на свете дипломатия?
Бежать!
23-го июля.
Бежал.
Чухны выдержали-таки себя до конца. Этакий упорный народец!
Подали счёт. Хотели, вероятно, ограбить, взять две тысячи, а взяли сорок марок всего!
Миновав ряд станций с преувеличенными, во множественном числе, или крайне оскорбительными для уха названиями, — приехал, наконец, в Белоостров и немедленно отправил телеграммы во все газеты, подписчиком которых состою:
«Поездка Финляндию сопряжена опасностями. Едва не был ограблен. Боялся быть отравленным. Хорошо, что был с оружием. На станциях написаны такие слова, что, подъезжая к станции, приходится говорить так:
— Душенька, отвернись и не гляди окно!»
Культуртрегеры
На днях я получил очень интересную телеграмму из мест весьма отдалённых.
Из мест, столь отдалённых от всяческой культуры, что мы являемся там культуртрегерами.
Из города Никольска, Уссурийского края.
Телеграмма «гласит следующее»:
«Одесса. Сотруднику „Одесского Листка“ Дорошевичу. Прошу поместить где следует в газете о неурядицах, происходящих на окраине Приморской области, в новом городе Никольске-Уссурийске, по поводу закрытия в нём 4 ресторанов-трактиров, причинившего содержателям более 100 тысяч убытка и вообще последовавшего тормоза по общей торговле. Несмотря на разрешение, полученное на право торговли от его высокопревосходительства, управление нового города не обращает на это внимания и продолжает действовать вопреки.
Теперь вопрос по этому возникает: кто старше, — генерал ли губернатор, или городское управление, состоящее из крестьян-земледельцев и приказчиков-аршинников.
Разве не прелесть эта телеграмма культуртрегеров, «оскорблённых в лучших своих мечтах».
Ещё полтора года тому назад города «Никольска-Уссурийска» не существовало, а было большое село Никольское.
Город ещё только-только народился, а на него уж налетели «культуртрегеры» в чаяньи «споить новорождённого».
В их воображении уж рисовалась чарующая картина.
Затерянный в тайге новорождённый городок, невинный, как все новорождённые, никогда не видавший кабака.
И вдруг в нём открываются сразу 4 «ресторана-трактира».
Экая благодать!
Город накидывается на невиданное доселе «благо цивилизации».
«Культуртрегеры» уж давились слюною от предвкушения.
— Споим! Развратим!
Быть может, им уже мерещились «усовершенствованные кабаки» с женскими хорами.
И вдруг… Городское управление…
Люди ехали, чтоб споить и развратить.
И им споить и развратить не дают.
Им! Культуртрегерам! Приехавшим просветить далёкую окраину любезного отечества! Мешают в этом. И кто же?! Кто?!
Всё великолепно в этой разуваевской телеграмме гг. «просветителей».
И это презрение пришлых хищников к местному населению.
Презрение кабатчиков к «крестьянам-земледельцам и приказчикам-аршинникам», составляющим городское управление.
И это обвинение городского управления чуть ли не в сопротивлении предержащим властям.
Целая картина жизни далёких окраин!
Культуртрегеры, явившиеся спаивать и развращать, считают всякое сопротивление их кабацким стремлениям колоссальным преступлением.
Они считают, что окраины отданы им на растление.
Кабак, построенный «просветителем» на окраине, это — нечто священное и неприкосновенное.
Всякое посягательство на кабак есть бунт.
«Просветители» так уверены в своём праве «спаивать» и «развращать», что полагают, что даже печать обязана вступиться за их право.
Печать должна бить в набат, должна вопиять:
— Ужасно! Куда мы идём! Смирить непокорное городское управление! Как смеют ставить препоны просветителям?
Много я видал наглости.
Но такой наглости, чтобы кабатчики обращались к печати за защитой своих «прав» ещё не встречал.
Такой наглый тип мог развиться только на далёкой окраине, где кабатчик считает себя «носителем идеи», а свой кабак — «установлением».
О, эти бедные «далёкие окраины», ныне переполненные этими «культуртрегерами».
С некоторого времени в Одессе по два раза в месяц перед отходом парохода Добровольного флота начали появляться какие-то странные «типы».