Безымянная могила

Эрдег Сильвестер

Старуха щурясь взглянула на кошелек, перевела взгляд на Дидима.

– Чудной ты человек. А если ты нас ограбить собрался? В нынешние времена всяко бывает. Ишь, в Индию он путь держит!.. Зачем тебе идти невесть куда? И почему я должна тебе верить?

– Брата я своего разыскиваю. Никаких доказательств, чтобы ты мне поверила, предъявить тебе не могу. Вот, если хочешь, возьми мой кошелек, держи у себя до рассвета.

Старуха покачала головой, посмотрела на кошелек, посмотрела на Дидима, пробормотала хмуро:

– В такие времена рассчитывать, чтобы тебя просто

так, за красивые глаза привечали...
– Потом крикнула куда-то в горницу: - Тут один человек заночует в сенях у нас, принесите кто-нибудь циновку похуже!
– И взяла у Дидима кошелек.
– Чужак, он ведь что хочет, то и скажет, а нам тут жить, господин.

– Открыла кошелек, заглянула в него, потом, уже не таким враждебным тоном, сказала: - Кошелек твой спрячу куда-нибудь до рассвета. Утром насчет оплаты договоримся. Подойдет?

– Спасибо. Хлопот вам со мной не будет, - кивнул Дидим.

Старуха ушла в дом. Вскоре из горницы выбежал мальчуган, неся свернутую в рулон циновку.

– Вот, - сказал он, бросив ее на земляной пол. Потоптался, с испугом и любопытством тараща глаза на странника, потом повернулся и исчез.

Дидим огляделся, ища, где ему устроиться, чтобы не быть на дороге. Потом решил, что лучше всего постелить циновку снаружи, у стены дома, рядом со входом. Под открытым небом он еще ни разу не спал, пора привыкать. Поднял циновку, выйдя из дому, развернул ее, расстелил в пыли. Сел, прислонившись спиной к стене дома.

Смеркалось. В окрестных домах замерцали лампады. На улице начиналась обычная предвечерняя суета: пастух гнал овечье стадо, брели с поклажей ослы, мальчишки, крича, погоняли их палками, женщины несли на плече кувшины с водой, шли мужчины, неторопливо беседуя, устало опустив плечи, перед ними шагал верблюд с огромными тюками; все как в Иерусалиме, подумал Дидим. Он разглядывал дом напротив; в окнах было темно, у входа стояла женщина, глядя то в одну сторону, то в другую, словно ждала кого-то. Значит, это и есть дом Иуды, подумал Дидим; точно такой, каким его описал Анания... Женщина, что стояла у входа, немного погодя скрылась внутри, в доме загорелся огонек лампады; потом появился мужчина, затем женщина под покрывалом, еще две женщины, еще трое мужчин.

– Ты есть-пить не хочешь?
– спросила старуха, что-то жуя; когда она открывала рот, видно было, что зубов у нее всего два-три от силы. Циновку мог бы в сенях постелить: на улице спать - для этого на ночлег проситься не нужно.

– Зато здесь я никому не мешаю, - оправдывался Димим.
– Если дадите поесть что-нибудь, буду благодарен.

– Фруктов могу принести, мы люди бедные.

– И за то спасибо скажу.
– Дидим попробовал улыбнуться.

Старуха, шаркая стоптанными сандалиями, ушла; к дому напротив подходили все новые люди; внутри они, видимо, садились вокруг лампады: блики ее светились в окнах все более смутно. Стало быть, в этот дом был принесен Савл, снова вспомнил Дидим рассказ Анании. О прибытии Савла было известно, надежные люди сообщили об этом из Иерусалима. Анания поджидал его у деревни Кокеб с одним молодым парнем, которого нанял

для этого случая. Договоренность была такая:

с Савлом ничего серьезного не должно случиться, он только сознание потеряет.

Парень спрятался, завернул камень в тряпицу - и угодил Савлу точно в лоб.

Тот упал. Анания велел завязать Савлу глаза, и так, без чувств, его доставили в этот самый дом. Повязку с глаз у него не сняли и после того, как он очнулся: сказали, иначе нельзя, ослепнет. И Анания днем и ночью сидел рядом с ним, убеждал его в пагубности фанатизма, внушал истины Иисуса - пока не удостоверился, что цель полностью достигнута... Дидим все смотрел и смотрел на дом: значит, все это произошло здесь.

Старуха вышла, со стоном нагнулась, поставила на циновку блюдо. В блюде были фрукты и кусочек хлеба.

– Больше дать не могу, это все, что есть, остальное нужно семье.

– Спаси тебя Бог, - сказал Дидим, принимаясь жевать финик с хлебом.

Старуха стояла в дверях, смотрела, как Дидим, не сводя глаз с дома напротив, ест.

– Ты сам-то откуда?
– спросила она.

– Из Иерусалима, - ответил Дидим.
– Восьмой день в пути.

– Да-а, такая дорога не для моих ног, - заметила женщина, поправляя накидку.

– А до Индии еще сколько дней идти?

– Не знаю. Я многих спрашивал, никто так и не мог сказать точно.

Старуха покивала, обдумывая ответ, потом вынесла из дома скамеечку, поставила ее с другой стороны входа, села и стала опять смотреть на Дидима, как он ест, как наблюдает за домом через улицу.

– Не к ним ли направляешься?
– спросила она, кивая в ту сторону.

– А кто они такие?
– обернулся к ней Дидим.

– Перехитрить меня хочешь?
– засмеялась старуха.
– Я же вижу, ты глаз не сводишь с дома Иуды. Мне с первой минуты подозрительно было, что ты именно у меня решил на ночлег остаться, а циновку не в доме постелил, а на улице.

– Не веришь, что я в самом деле в Индию направляюсь?
– принял вызов Дидим.

– Верю, не верю - мое дело. Но, уж коли на то пошло, скорей не верю. Думаю, братьев ты ищешь. Денег у тебя не так много, я сосчитала.

– Понемногу буду расходовать. Как-нибудь не умру.

– Зачем иудею в Индию?
– все качала головой старуха.
– Ты ведь, я вижу, иудей.

– Брата иду искать.

– Эти вот, - старуха опять показала на дом напротив, - тоже себя называют братьями. Иудеи, а поклоняются какому-то Иисусу, называют его Христом. Все делят меж собой поровну, даже деньги.

Дидим молча ел хлеб и фрукты.

– Не говори, что ничего про них не слыхал. Иисус тоже был иудей, его на кресте распяли в Иерусалиме, но он из мертвых воскрес. Он учил, чтобы люди помогали другим, жили друг с другом в мире. Это они мне сказали, братья.

Если ты и вправду из Иерусалима, должен об этом знать.

– Брат мой был учеником Иисуса, встречался с ним. Даже после того, как тот воскрес.

– Тогда ты мне все-таки неправду сказал: к этим ты пришел.

– Если бы к ним, то к ним бы и постучался, не к тебе.