Безымянная могила

Эрдег Сильвестер

Было уже ясное утро. Я подошла почти к самому склепу, когда услышала топот.

Это бежал Иоанн, за ним с трудом поспевал Симон. Иоанн то и дело останавливался и поджидал Симона. Тот был весь в поту, Иоанн тяжело дышал.

Симон вопросительно взглянул на меня, я развела руками и показала на зияющий склеп. Иоанн бочком отошел в сторону, видимо, ему стало страшно. Симон бросился в склеп и спустя минуту вышел, молча покачал головой, вытер ладонью пот со лба. За ним приблизился к входу и Иоанн, заглянул внутрь и сказал мне упавшим голосом: я к тебе зайду потом, Мария Магдалина. Они ушли. Ноги меня не держали, я села на землю. Все было так непонятно и так невероятно... Я снова вспомнила, нет, ощутила всем сердцем, что Иисус любил меня не так, как я любила его... и вот он в самом деле покинул меня, как сказал, и я разрыдалась снова. Такой несчастной я никогда еще не была; я сидела на земле и плакала, плакала. Солнце начинало уже пригревать. Какой-то человек обратился ко мне, спросил тихо, почему я плачу. Я вдруг ощутила, что не понимаю, где я и что со мной; у меня вырвалось сквозь рыдания, что я ищу тело возлюбленного своего, хочу забрать его с собой. Должно быть, он подумал, что я тронулась умом, но не ушел, а сказал приветливо, что он тут

служит сторожем и что советует мне уйти: пусть возлюбленный мой покоится с миром. Я тогда закричала, что ушла бы, и пусть он покоится, но его нет здесь, и потому я и хочу его найти, чтобы он наконец обрел покой. Редко, правда, но все же случается, сказал он так же участливо, что умершего приходится спешно положить в могилу, а позже, когда наступит более спокойное время, его хоронят уже окончательно; должно быть, это произошло и с телом возлюбленного моего. И я опять закричала: но кто забрал его и куда похоронили его? И кладбищенский сторож ответил тихо: не знаю, хотя кладбище это никто не знает лучше меня. И стал рассказывать, что этот склеп принадлежит одному богатому человеку, он только недавно его построил, много денег в него вложил, хоть сам жить наверняка будет долго, богатые люди вообще живут долго, а вот место упокоения себе готовят заранее. Я его перебила и опять сказала ему, что возлюбленного моего положили сюда, вот и пелены его погребальные, и плат наголовный, и тогда садовник вошел в склеп, а выйдя оттуда, сказал: и правда, чего это его унесли нагим и если унесли, то почему плат наголовный так аккуратно сложен? И стал говорить, что у богатых каких только не бывает причуд; скажем, богач приказывает положить в склеп, на будущее, и пелены, и плат, а потом приходит, смотрит, представляет себя покойником - и от этого успокаивается: вот-де он все еще жив, значит, он победил. Еще сторож рассказывал: встречаются чудаки, и немало, которые осматривают склепы друг друга и хвалят их, какие, мол, они удобные и просторные и какая приятная прохлада внутри. А то еще приносят с собой благовония и мази... Тут я взмолилась: но мой-то возлюбленный где покоится, я даже тело его умастить не успела, не успела поклониться ему... и била кулаками по земле от отчаяния, а сторож сказал: ничем тебе не могу помочь, нет на кладбище новых могил, и протянул мне руку, чтобы поднять с земли. И на прощанье сказал еще: покойник потому и покойник, что его нет среди живых.

Потому что его и в могиле на самом деле нет, только тело его истлевает в земле. Взяла я свою корзину и, шатаясь, пошла прочь. Слезы мои иссякли.

Когда я, идя по тропинке, повернула к воротам, то еще раз оглянулась на склеп и увидела сторожа: он как раз выходил из склепа, и на руке у него белели под солнцем свернутые пелены. До сих пор не знаю, где похоронен Иисус. Иоанн сказал, что воскрес он, он сам его видел. Может, правда...

Недавно от Анании пришла грамота с печатью, его завещание, в котором он оставляет мне в наследство какой-то участок земли. Землю Горшечника в Иерусалиме. Потому, наверно, что мой отец тоже горшечником был. Но это уже другая история.

– А при чем здесь Анания?
– Лука наклонился вперед.
– Ты его знала?

– Говорю же, это другая история.
– Мария Магдалина снова отпила молока с медом.
– Себе-то ты почему не принес? Есть и молоко, и мед. Или не понравилось?

– Понравилось, но не хочу больше. Слушаю тебя, женщина.

Мария Магдалина вздохнула.

– Иоанн у нас спрятался и потом много лет тут жил. Первое время он такой был... наивный: или весь восторгом горит, или чуть от страха не умирает.

Потом уж он возмужал, не так боялся всего. Часто сидел, погрузившись в какие-то думы. Это он нам сказал, что Иисус воскрес; он часто рассказывал, как тот им явился, хотя дверь была заперта на засов. Говорит, сначала они глазам своим не поверили; они в темноте сидели, боялись лампаду зажечь, Фома даже к ранам Иисуса прикоснулся, чтобы убедиться, что это он, учитель.

Потом, рассказывал Иоанн, Иисус исчез так же, как появился, а они все сидели и ждали чего-то, испуганные и растерянные. Симон, которого Иисус Петром называл, первым пришел в себя и встал. Пойду, говорит, снова рыбачить, это дело верное, там никаких неожиданностей не будет. И многие с ним пошли, даже Иоанн. Попробовали они ловить рыбу на Генисаретском озере, но не шла в сети рыба, только устали они и разозлились, и тогда с берега кто-то крикнул: в другом месте забросьте сети. Темно еще было, рассвет наступал медленно, и - чудо случилось, выловили они много рыб, числом сто пятьдесят три. Едва сумели с добычей добраться на лодке до берега, а на берегу стоял Иисус и рыбу пек на углях. Они и тогда его не узнали, но все были в смущении: после стольких напрасных усилий - столько рыбы, и все благодаря ему. Ничего они ему не сказали, сели и стали есть. И в наступающем утре Иисус спросил Петра, любит ли тот его. Трижды он у него спросил это, а Петр, схватившись за голову, поклялся, что любит, и разрыдался. Потом Иисус встал и сказал Иоанну, чтобы тот следовал за ним. Петр еще что-то спросил, Иисус ответил ему, Иоанн не помнит точно, что именно, просто встал и пошел за Иисусом по направлению к встающему солнцу. Впереди шел Иисус, за ним Иоанн, солнце сияло все ярче, и вдруг Иоанн обнаружил, что он один, и, сколько он ни кричал, Иисус так и не отозвался. Иоанн часто рассказывал, что Иисус воскрес, и был среди них в темной комнате, и был с ними на берегу во время восхода солнца. И еще рассказывал, что узнал, кто где прячется, и что Иуда исчез. Иоанн редко осмеливался выбираться в Иерусалим, уходил всегда в сумерках, а к рассвету возвращался. И рассказывал все, что узнал. Что Петр и другие снова что-то затевают, и что их преследуют, и что ненависть снова вспыхнула, с тех пор как Иисус воскрес. Лазарь, брат мой, уже восстановил свои силы, он ловил каждое слово Иоанна; однажды сказал он, что сходит навестить одного своего доброго знакомого, который жил за деревней. А на другой день постучали в окно незнакомые люди, сказали: Лазарь лежит весь в крови, мертвый, в канаве. Камнем ему размозжили голову. Марфа упала без чувств, Иоанн так испугался, что не смел выйти из дому, я похоронила брата сама, как положено по обычаю. Иоанн сказал: ты такая сильная, Мария Магдалина. Я кивнула, мол, ладно, а сама едва дождалась, когда можно будет сесть наконец, чтобы он не видел, что я всем телом дрожу. Потом Иоанн сказал: я тобой восхищаюсь. Я сидела

на скамеечке, глядя в стену перед собой. Он сел на пол, ноги скрестил. И снова сказал: я так тобой восхищаюсь, Мария Магдалина, и все смотрит, смотрит на меня. Пришлось мне наконец улыбнуться, ладно, говорю, парень, ты уже вырос, ты сейчас - мужчина в семье. И погладила его по волосам, по щеке. И тогда что-то дрогнуло во мне, приятно мне было к нему прикасаться, кожа его была бархатистой, волосы, борода - как кудель мягкая... Траур прошел тихо, без заметных событий.

Спустя некоторое время Иоанн снова набрался храбрости и стал наведываться в Иерусалим; иногда оставался там на день-два. Сначала я боялась за него, волновалась, представляла всякие несчастья и в душе готовила себя к ним. И в конце концов поняла, что, когда его нет, Иоанна, мне его не хватает. Соседи привыкли к тому, что он родственник наш, не допытывались, что да как. А я стала за собой замечать, что приятно мне смотреть на него. Он, бывало, вернется на ранней заре, усталый, и сразу спать ложится, а я сижу на краю его постели, как Иисус сидел возле Лазаря, и смотрю, смотрю на него.

Осторожно поглажу его волосы, тихонько, едва касаясь, поцелую в щеку...

Марфа видела это, но не говорила мне ничего. Как отправляется Иоанн в Иерусалим или еще куда, а делал он это теперь все чаще, я провожу его до угла, на прощанье обниму, поцелую. Он тоже меня обнимет и поцелует. Береги себя, маленький мой, говорю я ему. Ничего со мной не случится, потому что ты меня бережешь, улыбается он в ответ. Я люблю тебя, маленький мой, шепчу я ему, ты один у меня остался. Я тоже тебя люблю, Мария Магдалина, а сейчас пойду, ждут меня, вернусь целый и невредимый - и поцелует меня в глаза, как Иисус когда-то. Однажды его три дня не было, я места себе не находила.

Марфа, видя это, сказала: знаю, любите вы друг друга, спи с ним в одной горнице. Я промолчала, потому что не хотела лгать, не хотела ответить ей что-нибудь вроде: полно, мол, как ты такое могла подумать, он вон насколько моложе меня; или: нет, я останусь с тобой, я у тебя единственное утешение. Я просто была ей благодарна и постелила постель ей. А потом Иоанн вернулся и принес весть, что Стефана какие-то подростки забили камнями до смерти. Он уже не трясся от страха, как раньше, но был совсем бледный, и руки у него дрожали. Я легла рядом с ним, утешала его, как могла: не бойся, я тут, рядом с тобой. Он крепко обнял меня, стал просить: люби меня, береги меня, прогони мой страх... В скором времени пришел чужой человек, спрашивал меня; Иоанн спрятался, думал, это его ищут. Я дважды переспросила, действительно ли ко мне он, а чужой ответил: если это Вифания, а ты Мария Магдалина, сестра Марфы и Лазаря, то, значит, к тебе. И сказал, что он купец, прибыл из Дамаска, направляется в Вифлеем, везет товар на продажу, надеется на хороший барыш. И тут достает какой-то сверток; это, говорит, просили тебе передать, один человек просил, из Дамаска. Я ушам своим не поверила: мне? Из Дамаска?

Я там никого не знаю. Может, и так, говорит, но тебя, выходит, там знают. Я взяла сверток, спросила, сколько должна. Нисколько, отвечает купец, тот человек щедро заплатил вперед. Я спросила, не согласится ли он поесть, напиться, но купец отказался: нет, говорит, никак не могу, ждут меня на постоялом дворе, и вежливо попрощался. Я, не заходя в дом, раскрыла посылку - и ахнула: в ней был алебастровый, тонкой работы кувшинчик, а в нем - настоящий нардовый елей. Под кувшинчиком лежала записка: Марии Магдалине, Анания. Я представить себе не могла, кто это может быть. Сначала подумала, Иисус: ведь Иоанн говорил, что тот воскрес из мертвых, он сам его видел, встречался с ним, а потом Иисус исчез. Только загвоздка в том, что Иисус никогда мне ничего не дарил, кроме слов, да ласкового взгляда, да прикосновения руки. И потом: если бы это он мне подарок прислал, он и подписался бы своим именем... Долго смотрела я на эти три слова, а потом вспомнила: Иисус, сколько я его видела, никогда ничего не писал.

Один-единственный раз - когда меня камнями собирались побить - я видела, как он, присев на корточки, чертит что-то в пыли. И когда я вспомнила это, буквы мне показались вроде бы знакомыми: ведь Иуда, тот всегда что-то записывал, он был у братьев казначеем, вел учет, кто дал и сколько, кому дали и сколько и на что. Его почерк я видела, хоть и мельком, потому что он всегда спиной ко всем поворачивался, когда писал, да еще и рукой прикрывал свиток. Короче говоря, показалось мне, что это его буквы, Иуды. Решила я расспросить Иоанна, не знает ли он в Дамаске кого-нибудь по имени Анания. Но потом передумала и не стала спрашивать. Только вошла в дом и крикнула: выходи, Иоанн, все спокойно. Он вышел встревоженный, стал допытываться, что за человек это был и что ему было надо. Я засмеялась, поцеловала его: да не переживай ты, это бродячий торговец, благовония продавал, меня вот уговаривал купить. И показала ему кувшинчик: видишь, уговорил-таки, это нардовый елей. Записку я спрятала и не произнесла ни слово "Дамаск", ни имя Анании. Сама до сих пор не могу понять, почему я от него это скрыла: до того дня не было у меня от Иоанна тайн. Откуда у тебя столько денег, чтобы нардовый елей покупать? посмотрел он на меня недоверчиво. Пришлось поторговаться, продолжала я сочинять, да так гладко, что сама удивлялась, - предложила я ему взамен свои серьги; и тут опять рассмеялась: как раз в то утро серьги мои куда-то запропастились, я, когда причесывалась, заметила, что их нет, искала, искала, не нашла и рукой махнула в конце концов: а, сами потом найдутся, всегда так бывает. Иоанн понюхал елей и как-то непонятно заметил: Иуда вот в прошлый раз возмутился, а Иисус напомнил ему, что не в трехстах динариях дело, помнишь? Да, говорю, помню. И с той минуты больше не сомневалась: Анания - не кто иной, как Иуда.

Мария Магдалина подняла глаза, и Лука увидел: лицо ее снова стало спокойным, красивым, морщинки побежали по нему, словно лучики света, в карих глазах замелькали загадочные искорки.

– Ты не хочешь поесть, попить, Лука?
– спросила Мария Магдалина.

– Мне достаточно, что я смотрю на тебя и слушаю тебя, - ответил Лука.

– Скоро закончится моя история, господин.
– Мария Магдалина отпила медового молока, языком увлажнила губы.
– Иоанн уходил из дома все чаще, теперь уж не только в сумерки, и все чаще пропадал где-то надолго. Первое время его и расспрашивать не надо было: он сам рассказывал, что в мире нового. Потом говорил, если я задавала вопрос; а в последнее время я не лезла ему в душу с вопросами: и так видела, чувствовала, что не будет он ничего говорить.