Безымянная могила
Шрифт:
Лука рассмеялся, но на лице у него было страдание.
– Вот спасибо!.. А если ты ошибаешься? Если Иешуа все же воспользуется твоим отчетом? Тогда нам конец!
– Я не ошибаюсь.
– Ох, Дидим... От этих людей можно ждать что угодно.
– От каких людей? От иудеев?
– Нет, от власть имущих!
– Видишь ли, тут-то я точно не ошибаюсь. Нет такой власти, которая по доброй воле станет рубить сук, на котором сидит. Найти и назвать врага в собственном лагере - это еще куда ни шло. Но выставить на всеобщее обозрение что-то такое, что разоблачает ее как власть, - никогда. Это политика, Лука.
Возможно,
Лука плюнул в пенное кружево, колышущееся у берега, повернулся и двинулся к тропинке, что вела прочь от моря.
– Одного ты добился, во всяком случае: мне тоже горько. И тошно... от всего.
И от всех.
– Я этого не хотел. Меня ты можешь ненавидеть, но Фому, очень тебя прошу, люби.
Они долго шли по тропинке. Позади остались море, волны, каменистые гряды.
Зыбкие вечерние сумерки мало-помалу затопили окрестность.
– Синедрион заинтересован, чтобы народ иудейский и вера его оставались в неприкосновенности до скончания мира. Вот почему они не позволят тайне Анании выплыть наружу.
– Но Иешуа знает, что тайна эта известна тебе.
– Об этом я тоже подумал, Лука. Потому я тебя так настойчиво и разыскивал.
Теперь, если меня зарежут сикарии... будем считать, по чистой случайности, тайна станет твоей. А что касается Рима... Римлянам нужна надежная колония, им все равно, христианская она или иудейская. Война вспыхнет не из-за этого.
И тот, кто ее начнет, будет все время иметь в виду, какой мир ему нужен после войны. Мир этот носит имя "равновесие интересов".
– Ты циник, Дидим.
– Я лишь хотел, чтобы ты знал правду. Знал то, что было на самом деле. Ибо то, чему учил Иисус, это другая правда, она еще не воплотилась в жизнь.
Лука остановился.
– Но многие верят, что воплотилась. И таких людей все больше. Я тоже верю в это, и Фома учит этому, и Павел с Варнавой, и все остальные.
– Я говорю не о вере - о жизни.
– Ни единого твоего слова не хочу принимать! Анания лгал тебе! Ведь Иисус воскрес, он явился другим, и Фома, твой брат, тоже тому свидетель!
Дидим положил руку Луке на плечо, крепко сжал пальцы.
– Ты ведь врач, Лука. И знаешь: сколько ни лечи больного, смерть в конце концов одолеет его, как и меня, и тебя, и любого. Я не врач, я не саддукей и не фарисей. Анания, однако, сказал, о какой из заросших бурьяном могил на Земле Горшечника идет речь. Вот об этом я не писал в
Лука упрямо тряс головой:
– Неправда!.. Не может быть!
– Все может быть, Лука... Кстати, Ананию положили в склепе того самого Иосифа Аримафейского, который в свое время просил у Пилата тело Иисуса...
Пойдем, а то темнеет.
Долгое время они шли, слыша лишь звук своих шагов. На небосводе одна за другой загорались звезды.
– Прости меня, если сможешь. С кем-то надо было мне разделить этот груз.
И... прокляни, если хочешь, но я очень ждал вести о смерти Павла. Анания взял с меня слово, что лишь после того...
Лука снова остановился и устало сел, почти упал в придорожный бурьян. Дидим сел рядом с ним на обочину.
– Знаю, тебе нелегко сейчас.
– Только не надо меня утешать... Ты-то можешь вздохнуть свободно:
послезавтра будешь в Кесарии, потом вернешься в Иерусалим, получишь свое жалованье...
– Не было у меня другой возможности: кому-то я должен был довериться...
– Дидим встал и двинулся по дороге.
Лука подождал, пока тот отойдет подальше, потом тяжело поднялся с земли и, опустив голову, пошел следом.
Совсем стемнело.
Недалеко от окраинных домиков Вифании черной тенью в призрачном свете звезд стоял, прислонившись к дереву, Дидим.
– Я подумал... надо бы попрощаться.
Лука шагнул к нему.
– Может, пойдем дальше вместе?
– Нет, Лука. Давай попрощаемся.
– Мир тебе.
– И тебе тоже.
Они неторопливо брели по пыльной улице. В селении залаяли собаки. Кое-где кричали петухи. Приземистые тени домов медленно проплывали мимо и тонули во тьме.
Записки Гамалиила Прокуратор Иудеи Тиберий Александр и первосвященник Иосиф из рода Ками, каждый сам по себе, но не скрывая тождественности намерений своих, намедни прислали ко мне гонцов, кои с приличествующим возрасту моему и заслугам почтением вручили мне письма, содержащие просьбу поделиться с ними мнением относительно ситуации, сложившейся в наших краях после кончины царя Агриппы и вызвавшей волнения черни, и высказать соображения относительно способа разрешения кризиса, особо учитывая острую необходимость добиться примирения и справиться с голодом, который даже щедрые дары, присылаемые Еленой, царицей Адиабены, способны разве что смягчить. (В скобках замечу:
великодушие Елены и ее сострадание к нам во все времена и во всяком сердце достойны вызвать лишь признательность и благодарность.)
В обоих письмах говорится, что более чем уместно было бы произвести сейчас кадровые перестановки, и называется - для размышления - несколько имен.
Прокуратор Тиберий Александр дает понять, что ждет для себя нового, важного назначения; насколько ему известно, в Риме уже назначен его преемник: можно предположить, это некто Куман, имя которого мне до сих пор слышать не доводилось. Ввиду чего у меня и мнения на сей счет быть не может, хотя доверие прокуратора, оказанное мне, скромному жителю дальней провинции, не может не радовать. Я расцениваю это как дружеский жест и горячо желал бы видеть в нем знак уважения империи к моему многострадальному народу, знак того, что скоро и в этих краях убийства, междоусобицы, смуты сменятся плодотворным сотрудничеством и миром.