Безымянные слуги
Шрифт:
— Патруль, — подтвердила десятник. — Новенькие, вы в патруле ещё не были, поэтому завтра утром после построения — скажу, в какой класс подойти. Проведу инструктаж.
— Опять она ругается, — неодобрительно покачал головой Нож. — Что это за существо?
— Это собрание, на котором я объясню, как проходят патрули, как мы себя в них ведем, и где мы будем патрулировать, — напутственно ответила Пятнадцатая.
— Книги, — благоговейно прошептал Хохо и уже громче добавил: — И где он будет? Патруль, а не этот твой…
— На кладбище! — гордо заявила Пятнадцатая, вызвав стон у всех ветеранов. — Да ла-а-адно вам! Всё лучше,
Пятнадцатая рассказывала всё-таки очень хорошо. Я не уставал поражаться этой девушке. Возможно, она просто компенсировала своими знаниями отсутствие неземной красоты. Хотя она была достаточно симпатичной, чтобы не стесняться. Но Пятнадцатая умела получать новые знания, использовать их и доносить окружающим. Вот и на следующее утро её объяснения были более информативными, чем у Хохо.
Всё оказалось очень просто — когда мир треснул, все расы перестали хоронить своих покойников. Только очень состоятельные граждане могли позволить себе быть захороненными в какой-нибудь усыпальнице или стандартной могиле в земле. Нежизнь всегда дотягивалась до мертвецов и поднимала их. Поэтому похороны всегда совершались в самые ранние сроки после кончины. И все расы покойников провожали на кострах. И только воонго, большая диаспора которых проживала за стенами Мобана, не смогла отказаться от своих верований. Отказ от упокоения умерших в земле для них был равносилен отказу от самих себя — вся жизнь воонго строилась в пути от рождения из земли к упокоению в ней.
Внешне воонго напоминали людей, за что их и прозвали «земляными людьми». Но сходство было больше внешнее. Кожа у них была более нежная, гладкая и светлая. При необходимости все тело воонго могло покрываться слизью, которая помогала им в закапывании в землю. И хотя воонго давно ушли от жизни в земле, строили себя дома, передвигались на двух ногах, но способность к покрытию слизью у них никуда не пропала — хоть и требовалась только один раз, когда они покидали уютный родильный кокон, созданный матерью. У воонго всегда рождался один ребенок за раз. Физически дитя развивалось в коконе, вырастая почти до взрослых размеров. Вот только в плане ума это всё ещё был младенец, которого родители выхаживали и учили следующие десять лет. При этом все силы приходилось отдавать ему.
При среднем сроке жизни в 50 лет воонго редко выращивали более четырех детей. Но воонго старались ещё и ещё. Нередко последний ребенок пары оставался без родителей в раннем возрасте, и тогда он умирал. Никто из воонго не брался воспитывать чужих детей в ущерб своим собственным. В Мобане же, как и во многих других местах, если ребенок воонго оставался без родителей, его передавали в специальный приют — где из него воспитывали отличного солдата-разведчика. При этом сами воонго отказывали ему в родстве, называя «арониво» (с их языка слово переводилось как «потеряшка»). По их мнению, воонго не мог быть самим собой, если не впитал в раннем возрасте с «родительской слюной» (первый год своих детей они кормили разжёванной пищей) культуру земли.
Поэтому у воонго было кладбище, занимавшее территорию больше, чем вся казарма ааори. Посреди кладбища стоял форт, где всегда дежурила стража, но стражники редко выходили за пределы форта ночью. Ночное патрулирование ложилось на плечи ааори. Эта часть службы воспринималась двояко: с одной стороны, постоянная опасность со стороны мертвецов ааори не нравилась, с другой — патруль был неплохим способом заработка. Нежить перенимала черты родительской
Сразу после инструктажа весь десяток отправился в один из тренажерных залов казарм и ещё три часа отрабатывал работу в группе. Новички нашего десятка, и я в том числе, были слабым звеном, постоянно путавшимся в сторонах, направлениях, скорости и командах. Ветераны десятка над нами посмеивались. Пятнадцатая ругалась, но на второй день общих тренировок сделать из десятка слаженную команду у нее всё ещё не получалось. Память подсказывала мне, что такое вообще невозможно. Даже Кривой — нет-нет, да и допускал ошибки, хотя и был опытным ааори. Закончилось всё тем, что Пятнадцатая загнала новичков внутрь построения, а ветеранов распределила по краям — потребовав, чтобы по кладбищу мы так и передвигались.
— И если хоть кто-нибудь из вас надумает сдохнуть, — предупредила она, — то скажите заранее. Я и сама смогу вас прирезать. Всё на сегодня.
Пятнадцатая уселась на бордюр и достала десять стеклянных пузырьков.
— Так, подходим и разбираем пузырьки. После обеда каждый выпивает жидкость из пузырька и через часик ложится спать до самого ужина. Я всех разбужу. Потом ужинаем — и за снаряжением на склад.
Меня будить не пришлось — я проснулся сам. Солнце уже почти закатилось, и в окно лился багровый свет заката. Решив, что досыпать бесполезно, я отправился на улицу. Даже в первые пять дней времени просто погулять у меня не было. Пятнадцатая относилась к своим обязанностям серьёзно, никогда не давая мне лишнего отдыха. Так что глупо было бы не воспользоваться представившейся возможностью. За последние дни в голове накопилось такое количество мыслей, что в них требовалось разобраться. Память, избавившись от ограничений школы нерождённых, буквально взорвалась воспоминаниями. Они появлялись сами собой в голове — неясные образы прошлой жизни, которые мне почему-то были очень важны.
Заняв одну из самых дальних от входа лавочек, я лёг на спину, свесил ноги и уставился на небо, по которому неспешно плыли серые тучи. Будет дождь. Я не был воином в прошлой жизни — слишком мало отклика во мне вызывали занятия с копьём и тренировки всего отряда. И я точно не работал с деревом, потому что с трудом укладывался в норматив, опережая только девушек-новичков. Тот же Пузо легко разбирался с расколкой чурбанов на поленья. Я не знал, кем я был, но был уверен, что мой мир был совсем иным — и одновременно очень похожим на этот. Ведь, глядя на тучи, я точно знал: будет дождь. А значит, эти тучи ничем не отличались от туч из прошлой жизни.
Был ли я грешником в прошлой жизни? Не знаю, возможно. Но я не был грешником этого мира. Я легко освоил местное письмо, с трудом — цифры, и как нечто совершенно новое воспринимал местную историю, названия и культуру… «Культура» — да, это слово я знал в самых разных значениях. Услышав его от Пятнадцатой на одном из её уроков, я раскрутил проблеск в памяти до целого воспоминания — воспоминания о длинном красивом здании, украшенном какими-то колоннами, лепниной и статуями. Картинка мелькнула буквально на мгновение перед глазами, но я уже точно знал, что ничего подобного не видел в этом мире. И, наверно, не увижу. Наша казарма была просто жалким приземистым подобием того, что всплыло из глубин моей памяти.