Беззащитные гиганты
Шрифт:
Я позвонил одному из членов танзанийской делегации, который у себя на родине возглавлял антибраконьерскую бригаду, — Полу Саракикья. На предыдущей неделе Коста меня ему представил. Мы тайком встретились, и я повез его в порт Хамрийя. После безуспешных попыток найти судно «Хайрат Оман» мы отправились в бар пропустить по маленькой. Проходя через киноторговый комплекс, мы неожиданно наткнулись на каток «Хиатт» — экстравагантное сооружение с круглогодичной минусовой температурой, даже когда на улице за девяносто градусов по Фаренгейту. К нему примыкали роскошные ювелирные магазины и магазины модной одежды. Я обратил внимание, что Пол отстал и пожирал глазами эту кричащую демонстрацию самодовольства
— Нефтедоллары? — иронично спросил он. — Или костедоллары?
За две недели нашего пребывания в Эмиратах мы с Полом стали добрыми друзьями. Но скоро стало ясно, что попытки вернуть кость кончатся ничем. Работал над этим в основном я и в ходе расследования посетил каждый порт в регионе, в том числе Порт-Зайед в Абу-Даби, но не обнаружил ни судна «Хайрат Оман», ни хоть кого-нибудь, кто его видел. Это была пустая трата времени. Похоже, власти ОАЭ умышленно ставили танзанийцам все, какие есть, преграды. Полиция признала, что судно с костью было задержано, но сообщила, что экипаж отпущен на свободу; они настаивали, что на борту было всего каких-нибудь три тонны кости, хотя танзанийцы отлично знали, что в порту Танга ее было погружено семьдесят; они отказывались сообщить, где держат захваченное судно; они требовали перевода танзанийских документов на арабский и т. д., и т. п. Все было безнадежным. Собрались идти по горячим следам, а следы остывали с каждым днем. Я отдавал себе отчет в том, что время, оставшееся до мая, когда должно быть внесено предложение по Приложению I, уходит. А я тут занимаюсь неизвестно чем.
…Хор-Факкан, что в двух часах езды по пустыне от Дубая, оставался моей последней надеждой. Это одно из немногих оставшихся мест, куда мог причалить «Хайрат Оман» и где я еще не побывал. Дорога, ведущая в порт, то взбирается на холмы, то вьется вдоль побережья; по ней проходит и граница с Оманом. Здесь море соединяется прямо с Индийским океаном, а само побережье славится своими бухточками, столь удобными для контрабандистов.
Сразу за чертой шикарного современного города Хор-Факкана находится удобная для маленьких суденышек бухточка, к которой примыкают таможенный причал и контейнерный порт. Я подрулил к бухточке, но «Хайрат Омана» там не было. Тогда я направился в контейнерный порт, где работал знакомый мне чиновник-европеец. Я встречался с ним в одну из своих предыдущих поездок, представившись ему как фотожурналист.
— Привет! Как дела? — весело приветствовал я своего знакомого. — Я проездом в Эмиратах, дай, думаю, навещу друга.
Он ошеломленно поглядел на меня. В Хор-Факкан редко кто заглядывает.
Похоже, не было особого смысла играть в прятки.
— Я расследую дело о слоновой кости, — сказал я. — Ты что-нибудь слышал о судне, задержанном береговой охраной где-то неподалеку отсюда?
— Нет, не слышал.
— Да Бог с ним, — уступил я. — Это я между делом, а так мне просто хотелось ненадолго вырваться из Дубая. Это, знаешь ли, не самое любимое мое место на свете.
Этим я, похоже, сломал лед. Он вскипятил кофе, и за чашечкой мы разговорились о последних новостях Дубая, да заодно и о торговле слоновой костью. Он был поражен, когда узнал, что ОАЭ являются крупнейшим в мире перевалочным пунктом для добытой браконьерами слоновой кости. Это поражало и многих из тех, кто впервые слышал об этом.
— Пошли, — сказал он, поставив на стол недопитую чашку кофе. — Я познакомлю тебя с одним местным жителем, который, возможно, что-то знает.
В соседнем офисе пила чай небольшая группа арабов. Войдя, я сердечно
— Так вы по поводу слоновой кости? — откликнулся один из них. — Да, что-то слышал, пару лет назад какую-то лодку задержали с костью. По-моему, из Сенегала. — Он в раздумье почесал подбородок. — Погодите, я сейчас узнаю.
Подойдя к стене, на которой висел телефон, он набрал номер и с минуту с кем-то быстро говорил по-арабски. Я и понятия не имел, что он говорит и кому он звонит, но, когда он отошел от аппарата, его лицо сияло.
— Из меня выйдет хороший репортер, — сказал он. — У меня для вас ценная информация.
— Спасибо. Вы очень любезны. А вдруг я и в самом деле подыщу вам работу? — пошутил я.
— «Хайрат Оман» заходил сюда две недели назад. Он не был задержан, а только подошел к таможенному причалу. Береговая охрана задержала его и передала в руки местной полиции только сутки спустя.
«Интересно, в какой момент на его борту осталось только три тонны кости?» — хмуро подумал я.
— Мой друг сказал, что два или три дня решали, что делать с ним. Но в конце концов кость кому-то передали. Кому, не знаю. Судно и команда были отпущены. Три дня назад оно ушло в Дубай.
Вернувшись в Дубай, я позвонил Полу и сообщил всё, что узнал. Мы обсудили возможность предания огласке истории со слоновой костью, выставив на позор Объединенные Арабские Эмираты, но вышестоящий коллега Пола счел, что это может дать обратный эффект, и я не стал настаивать. Право, какая газета или телекомпания заинтересуется историей с кораблем, контрабандой перевозящим кость из Танзании, когда корабль уплыл, кость исчезла, а сами танзанийцы ничего не знают?!
…До возвращения в Лондон у меня оставалось два дня, и я решил, почти без надежды на успех, навестить своего старого друга из Управления статистики. Когда я разговаривал с ним в последний раз, я был уверен, что его проинструктировали не иметь со мной дела, но я ошибся. Я так обрадовался, когда он наконец-то предоставил мне данные за последние три месяца 1988 года. Вернувшись с распечаткой к себе в номер, я принялся тщательно изучать ее. Но был разочарован. Меня интересовало подтверждение, что Гонконг и Сингапур по-прежнему ввозят кость из Дубая. Это побудило бы Соединенные Штаты к действию. Но Пун обхитрил нас всех. Единственной страной, получавшей кость после августа 1988 года, в распечатке значился Тайвань.
За день до отлета из Дубая я позвонил своему знакомому, который знал семью Пун. Он сообщил мне, что третий из братьев Пун заправлял одной из аджманских фабрик, а Джордж — другой. Совсем как это было в Джебел-Али.
— Какая фабрика в чьей собственности находится? — спросил я.
Эти мелкие факты позволяли дополнить картину и снижали риск, что мы будем схвачены за руку, добывая данные на местах.
— Насколько я знаю, все цеха расположены рядом, — ответил он. — Я там не был, но побывал мой коллега. Он сказал, что там три или четыре цеха. И всё это вместе называется Фабрикой ремесел.
Я навострил уши. Фабрики, что я видел в Аджмане, назывались Жемчужная мастерская и Коралловая мастерская.
— Секундочку. Это те, что возле аджманского муниципалитета?
Мой собеседник был явно удивлен.
— Нет, вроде нет. Это возле пакистанской школы.
Я записал координаты и на полном газу поехал в Аджман. Еще фабрики! Когда всё это кончится!
Как мне и сообщал мой знакомый, Аджманская национальная фабрика ремесел состояла из трех расположенных в ряд цехов, окна каждого из которых были тщательно завешены металлическими жалюзи. Я припарковал машину и вышел. Было так жарко, что асфальт плавился под ногами.