Библейские пророки и библейские пророчества

Рижский Моисей Иосифович

Этот вывод подтвердился также изучением стиля и языка глав 40–55. В этих главах много слов и эпитетов, не встречавшихся в предшествующих главах, приписываемых древнему пророку Исаии. Есть слова, которые вошли у иудеев в оборот только в период плена. Наконец, есть и другие свидетельства позднего происхождения глав 40–55. Во 2-й Книге Параллипоменон цитируется пророчество о том, что Яхве «возбудил… дух Кира, царя персидского», и повелел ему построить новый храм Яхве в Иерусалиме (2 Пар. 36:22–23). Автор приписывает это пророчество Иеремии: «устами Иеремии». Но в Книге Иеремии такого оракула нет; зато он, как мы видели, имеется в Книге Исаии (44:28). Книги Параллипоменон были составлены уже в послепленное время, не ранее III в. до н. э. Значит, возможно, что и в это время главы 40–55 еще приписывались не Исаии, а Иеремии.

Можно привести и еще одно доказательство того, что первоначально главы 40–55 не входили в состав сочинения Исаии. Дело в том, что и предшествующие им главы 36–39 уже не носят

характера пророчеств, — это как бы историческое примечание, дополнение, которым составитель книги счел нужным закончить собрание оракулов и которое он почти дословно переписал из 4 Книги Царств (18:13–19). Между тем подобным историческим примечанием как раз заканчивается Книга Иеремии, а предшествующая ему глава заключается словами, которые также, очевидно, принадлежат не самому пророку, а составителю Книги Иеремии: «Доселе речи Иеремии» (Иер. 51:64). Так же, надо полагать, поступил и составитель Книги Исаии. «Речи» самого Исаии кончались 35-й главой. Главы 36–39, в которых о пророке Исаии говорится все время в третьем лице, по-видимому, были написаны не самим пророком, а кем-то другим.

А с 40-й главы начинаются уже «речи» того неизвестного пророка, которому современные библеисты присвоили условное имя Второисаия или «Великий аноним». Почему его пророчества были «изданы» анонимно и оказались приписанными древнему Исаии? Почему имя настоящего их автора оказалось скрытым, вероятно, даже от его современников и осталось неизвестным последующим поколениям? Были разные попытки объяснить это. Например, высказывалась мысль о том, что автор, живший в Вавилоне и «напророчивший» неизбежное и скорое завоевание этого города персами, имел основания опасаться преследования со стороны вавилонских властей [60] Но наиболее правдоподобным будет, пожалуй, другое объяснение. Подлинный автор, сочинивший пророчества глав 40–55, или, может быть, те люди, что были особенно заинтересованы в успехе его проповеди, намеренно применили прием, который уже неоднократно применялся до них (к примеру, первосвященником Хелкией при «открытии» «Книги закона») и стал обычным в эпоху плена: приписать пророчество древнему знаменитому пророку для «авторитетности».

60

Budde К. Geschichte des althebraischen Litteratur. Leipzig, 1906, S. 176.

Аноним предсказал скорое падение Вавилона под ударами персов и назвал имя их царя — Кир. Но это могли в те годы предвидеть и предугадать многие, и такое предвидение современником, пожалуй, никто и не посчитал бы за божественное откровение и пророчество. Иное дело, если эти события были предсказаны в далеком прошлом известным пророком. Тогда о них мог знать только тот, кому известно все будущее, до «конца дней», — бог! И он-то и открыл это своему пророку. В таком случае должно поверить не только в близкое падение Вавилона, но и во все остальное, что, как уверяет пророк, последует за этим: возвращение на родину, восстановление храма и светлое будущее Израиля. Для ревнителей Яхве в вавилонском плену тем более важно было внушить своим соплеменникам эту веру, что ее разделяли далеко не все иудеи; многие успели прижиться на чужбине, некоторые даже, как свидетельствуют дошедшие до нас вавилонские источники, достигли значительного благосостояния и вовсе не рвались на свою нищую родину. И позже, когда Кир издал указ, по которому иудеям было разрешено возвратиться в Палестину и восстановить храм, далеко не все переселенцы собрались в обратный путь на родину, а среди возвращавшихся значительную часть составляло как раз жречество.

Мы уже говорили о том, как жрецы и пророки Яхве в вавилонском плену готовились к своему возвращению на родину. Пророческая деятельность анонимного пророка, несомненно, составила часть этой подготовки, ради успеха которой, может быть, и было решено выдать его произведение за пророчества знаменитого Исаии, которые только теперь начинают сбываться. Поверили ли в это современники Второисаии? Вероятно, многие поверили. Иудейский историк Иосиф Флавий, живший много позже, в I в. н. э., в сочинении о древней истории своего народа написал, что сразу по вступлении Кира в Вавилон иудеи сообщили персидскому царю, что его победа была предсказана их древним пророком более чем двумя веками ранее; это будто бы и побудило Кира издать указ о возвращении иудеев на родину (Иудейские древности XI, 1, 2).

В пророчествах Второисаии явственно обнаруживается проникновение в иудейскую религию некоторых новых идей, связанных именно с условиями пребывания иудеев в Вавилонии. Мы уже отмечали ту опасность, которой грозило религии Яхве языческое окружение в Вавилоне. Можно себе представить, какое глубокое впечатление должен был произвести на пленных иудеев этот огромный город с его многолюдным и разноплеменным населением и высокой культурой, величественными дворцами и храмами, по сравнению с которыми иерусалимский храм выглядел совсем маленьким и жалким. И, наверное, немало было таких иудеев, которым стало казаться, что и Яхве тоже является лишь одним из мелких божков в сравнении с могучим вавилонским

Белом-Мардуком. Судя по некоторым вавилонским источникам [61] , многие иудеи уже во втором поколении после плена стали родниться с вавилонянами, носить вавилонские имена и подражать вавилонским обычаям, постепенно забывая и свою родину и своего бога. Не случайно у Второисаии Яхве с обидой взывает к иудеям: «Вот, вы проданы за грехи ваши… Почему, когда я приходил, никого не было, и когда я звал, никто не отвечал? Разве рука моя коротка стала для того, чтобы избавлять, или нет силы во мне, чтобы спасать?» (50:1–2).

61

Дайхес С. Арамейские надписи времен Ездры Гашилоах XVII, с. 29–36 (на иврите).

Теперь настало время торжествовать поборникам Яхве. Второисаия уже предвидит, как после падения Вавилона будут разрушены его храмы, как пойдут в плен его жители, увозя с собой статуи поверженных богов: «Пал Вил (Бел), низвергся Нево (имена вавилонских богов. — М.Р.); истуканы их — на скоте и вьючных животных… Низверглись, пали вместе; не могли защитить носивших, и сами пошли в плен» (46:1–2). Теперь ясно, что вавилонские боги — это просто истуканы, неспособные защитить своих поклонников, и «невежды те, которые носят деревянного своего идола и молят. ря богу, который не спасает» (45:20). А настоящий бог — это Яхве, и он единственный бог во всей вселенной. Только он — бог. Второисаия настойчиво внушает эту мысль своим читателям. Яхве у него сам множество раз повторяет: «Нет иного бога, кроме меня, бога праведного и спасающего, нет кроме меня» (45:21). «Я Яхве, и нет иного», «Прежде меня не было бога и после меня не будет» (43:10), «Я первый и я последний, и кроме меня нет бога» (44:6 и в др. местах).

Именно в вавилонском плену, в проповеди Второисаии религия Яхве сделала крупный шаг к монотеизму. Веком ранее составители Книги закона сочли нужным вставить в нее главные «десять заповедей» Яхве, из которых первая гласила от имени бога: «Я Яхве, бог твой… да не будет у тебя других богов… не поклоняйся им и не служи им… (Втор. 5:6–7,9). Но в этой заповеди, в сущности, заключалось только требование монолатрии — поклоняться одному только Яхве и не служить другим богам, существование которых не ставится под сомнение. Приведенные выше места из глав Второисаии, бесспорно, имеют монотеистический смысл: «Я Яхве, и нет иного». Есть только один бог, и это Яхве, он творец и управитель мира и всех народов мира. Но, как наследие древнего представления о Яхве — национальном боге Израиля, у Второисаии сам бог заверяет в своем особом отношении к нему: «Этот народ я образовал для себя; он будет возвещать славу мою» (43:21). На этом Второисаия, в сущности, основал свой вариант теодицеи Яхве.

Второисаия еще отнюдь не порвал с учением о воздающем боге и с идеей о коллективной ответственности перед ним. И у него Яхве разгневался на Израиль за его отступничество, за его неверность своему богу и карал его за это; и Второисаия так же, как и другие пророки до него, призывает народ к покаянию и исправлению, к соблюдению «закона Яхве» (55:6–7). Но важно, что акцент здесь у него уже на другом. Наказание за совершенные грехи — это для Израиля уже в прошлом. Непомерными страданиями евреи уже с лихвой, «вдвое» искупили свою вину перед Яхве «за все грехи свои» (40:2), и если все же Израиль продолжает страдать, то это уже страдания задаром, «за ничто» (52:3). Теперь Израиль принимает мучения не за свою вину, не потому, что он хуже других народов, а потому, что лучше! Те прозябают во мраке идолопоклонства, а Израиль просвещен «законом Яхве». Поэтому он, народ, «избранный» богом, предназначен стать «светом для язычников» (42:6). Из-за их темноты он должен пострадать, их грехи взять на себя. Народам это неизвестно и непонятно. Они с презрением и злорадством смотрят на Израиль, топчут его ногами и мучают (51:23). Но в этих страданиях «избранного народа» — залог его будущей славы. В конце концов, по выполнению им своей миссии, Яхве превознесет его и возвеличит. И тогда спасенные народы узнают, что Израиль страдал ради их спасения. Таково было желание Яхве. «Яхве угодно было, ради правды своей, возвеличить и прославить закон» (42:21), и Израиль, выполняя волю пославшего его, ради славы Яхве безропотно предал себя на муки, как и подобает верному рабу.

Известно, что излюбленными риторическими приемами пророков Древнего Израиля были приемы аллегорий и персонификации. Вещал ли пророк об Израиле или каком-то другом народе, или стране, или городе, — он говорил, как о живой личности. И, описывая отношения между Яхве и еврейским народом, пророки особенно охотно использовали этот прием, — вспомним хотя бы древнего пророка Осию, который представил Израиль в образе жены-блудницы, изменяющей своему законному супругу Яхве и все же милой его сердцу. Но обычно дело не ограничивалось простым сравнением. При такой персонификации восточное воображение нередко без видимой нужды наращивало деталь за деталью, и абстрактный образ-аллегория обрастал плотью и как бы начинал жить самостоятельной жизнью, — до каких пределов реализма и даже грубого натурализма это могло дойти, можно убедиться хотя бы на примере Иезекииля (главы 21 и 23).