"Библиотечка военных приключений-3". Компиляция. Книги 1-26
Шрифт:
Но ближе к полдню слышим – голоса. Притаились мы. Виктор замер как белка в дупле. Приближаются люди. Смотрю – спускаются в овражек. Афанасьев! С ним его сын, – парню лет девятнадцать, а покрупнее отца. Позади собака.
Не приходилось мне еще таких собак видеть. Овчарка… Но какая! Рослая, морда волчья, грудь широкая, крепкая, сама поджарая, передние лапы как хорошие руки, а задние породистому коню впору… Идет пес сзади, нога в ногу с людьми, морду не повернет в сторону!
Откуда, думаю, у псковских мужиков такое сокровище?
И тут у меня дыхание перехватило. Остановился
Спустились Афанасьевы в овражек. Старик снял ружье, прислонил к поваленной ели, сбросил на снег ягдташ. Потом отошел с сыном в сторону, присели они на корточки, в снегу чего–то копаются. Из–за своего прикрытия не очень хорошо мог я рассмотреть, что они делали. Будто палки какие–то из–под снега достают. Потом вернулся старик к ягдташу, порылся в нем – опять чего–то колдует. Пес стоит у ружья, не шелохнется. Встал старик, бросил перед псом кость. Покосился на нее пес, но не трогает. А старик и не смотрит больше на собаку. Подозвал сына, смахнули они со ствола снег, сели рядышком и разговаривают о чем–то. Смотрю и не понимаю… Что такое?
Вдруг откуда–то совсем издалека собачий лай послышался. Пес сразу встрепенулся, но не двигается.
Тут старик не спеша достает из кармана старинные такие часы луковицей, смотрит на них, подходит к псу и коротко говорит:
– Геть!
Пес хватает кость в зубы и кидается вверх из овражка…
И вдруг у меня в голове все точно прояснилось. Вот оно, думаю! Вот кто у них почтальоном–то служит! А пес почти уже выбрался из оврага. Понимаю, нельзя его упустить! Выскочил я из–за прикрытия, вскинул ружье, а оно у меня отличное было, бельгийское, центрального боя, и на всякий случай картечью заряжено, с какой на медведя ходят.
Какое–то холодное спокойствие мною овладело, прицелился я, а пес уже стремглав меж деревьями мчится… Жалко такого пса губить, но ничего не поделаешь! Спустил курок, ахнул выстрел, подскочил пес и припал к снегу. Бегу к нему сам не свой…
И тут слышу, кричит сзади меня Виктор неистовым голосом:
– Пронин! Черт! Пронин!
Оглянулся, вижу – отец с сыном из овражка выбираются, и старик прямо в спину мне целится. Мгновенно тут я сообразил, что пес от меня никуда уже не уйдет, кинул ружье, выхватил из кармана браунинг, бросился к Афанасьевым навстречу.
– Бросай ружье! – кричу. – Убью!
Старик, может, и не бросил бы, да сын растерялся, молод еще был.
– Бросай! – кричит. – Батя!
Опустил старик дуло…
Подбегаю к ним.
– Руки вверх! – кричу. – Руки!
Подняли они руки.
Стою против них, а мысли у меня в голове одна за другой несутся… Не доведу их я один ни до заставы, ни до
– Виктор! – зову я его, но голову не поворачиваю, не спускаю глаз с Афанасьевых. – Тебе приказ. Надевай лыжи – и на заставу. А я тут пока наших приятелей постерегу.
И если за что я Виктора уважаю, так за то, что в решительные моменты он всегда точно выполняет приказания: сказано – и конец.
Слышу – зашелестели лыжи, побежал Виктор.
А я стою против Афанасьевых и секунды отсчитываю.
Узнал меня старик.
– Как вам мое маслице понравилось? – спрашивает.
– Не распробовал еще, – отвечаю. – Больно дорожишься.
– Дешево отдавать – проторгуешься, – говорит он… Так вот стояли и перекидывались словами, покуда не заскрипел за моей спиной снег и не подошел к нам красноармеец. Легче мне стало. Покосился я – парень ладный, статный, но понимаю – нельзя спускать глаз с Афанасьевых, они только и ждут, как бы я отвернулся.
– Что тут такое? – спрашивает красноармеец.
– А вы уже с заставы? – спрашиваю его в свою очередь. – Скоро! Вам небось объяснили там…
– Нет, не с заставы… – говорит красноармеец. – Я тут в обходе был.
– А к вам мой паренек побежал, – говорю. – Задержали мы тут с ним белогвардейских пособников.
– Да вот и мои товарищи, кажется, идут! – говорит красноармеец. – Вы присмотрите еще немного за ними, а я побегу, потороплю товарищей…
Действительно, слышу – доносится хруст валежника, идут какие–то люди…
Афанасьевы стоят, слушают наш разговор, молчат.
Красноармеец крикнул мне что–то на прощанье и также стремительно, как и появился, скрылся за деревьями. Не очень–то понравился мне его поступок, не по–товарищески было оставлять меня опять одного, но извинил я его – сгоряча все сразу не сообразишь.
Вскоре прибежали красноармейцы, человек десять, и начальник заставы вместе с Виктором. Забрали и отца, и сына, обезоружили их, и я смог спокойно расправить плечи. Подошли мы с начальником заставы к застреленной собаке, и при виде убитого мною великолепного пса еще раз сжалось у меня сердце. Как нес он в зубах кость, так и не выпустил ее. Разжали мы у пса челюсти, взяли кость, и все нам стало понятно: служила эта кость как бы футляром для бумаг.
Затем отправились мы в Соловьевку.
– Рассердился я было на вашего красноармейца, что одного меня с этими бандитами оставил, – говорю я по дороге начальнику заставы.
– Какого красноармейца? – спрашивает тот.
– Да вот, который в обходе был, – объясняю. – Он же к вам навстречу побежал.
– Да тут никакого красноармейца быть не могло, – говорит начальник. – Чудно что–то…
И тут я догадался, что это был тот самый человек, который на той стороне собаку дожидался и, не дождавшись, пришел выяснить причину задержки. Представил я себе мысленно его обличье, вспомнился мне его бархатный голос, и сообразил я, что всего час назад разговаривал не с кем иным, как с тем самым «племянником» госпожи Борецкой, который так ловко когда–то надо мной посмеялся.