Библиотечка журнала «Милиция» № 1 (1993)
Шрифт:
— Взять!
— Вы арестованы! — повторил полковник Саркисов. И рослые военные тут же набросились на Папасяна, до хруста заломив ему руки за спину. В шеренге кто-то тяжело вздохнул, кто-то закашлялся.
Нарком подошел к директору:
— Стоит, понимаешь, как христосик!
— Вы арестованы! — повторил полковник Саркисов привычную фразу.
В первый день арестовали тринадцать человек. В число виновных попали не только управленцы, но и начальники цехов, даже те, кто не имел никакого отношения к аварии. Угодили под арест и сменные мастера, и бригадиры. Нарком не спрашивал, что это за люди и какую
Завод жил в жуткой тревоге, в ожидании новых карательных акций. Рабочих мучили сомнения: виновно ли арестованное начальство? Об этом ходили тайные разговоры. Из тех, кого ставили в шеренгу, к концу недели осталось трое: главный инженер Тарасов, невысокого роста с лысинкой, невозмутимый человек — он смело и даже насмешливо смотрел наркому в глаза и этим, наверное, понравился Лаврентию Павловичу. Рядом с главным инженером неизменно находился парторг ЦК Гирин. Выражение его лица было откровенно злым, парализованная рука висела, как плеть. Берия понимал, что в таком положении Гирин — не работник, но парторгов ЦК без санкции товарища Сталина не очень-то арестуешь. Третьим счастливчиком оказался молодой однорукий начальник термоцеха Георгий Ломако, успевший получить ранение на фронте. На груди его блестела звездочка Героя Советского Союза. Лаврентий Павлович долго смотрел на эту звездочку и затем, сделав два шага, остановился напротив Тарасова. Не мигая, как удав, с минуту изучал главного инженера.
— Теперь вы — директор.
— Спасибо за доверие!..
— Теперь можешь работать!
— Но с кем, товарищ нарком? — Тарасов, что называется, «держал марку».
— Тебе не кажется, что ты много говоришь?!
Лаврентий Павлович надел на маленькие холеные руки перчатки и быстро зашагал к выходу.
В тот же день нарком НКВД посетил заключенных, работавших на заводе. Среди них было много «политических», и они постоянно писали заявления с просьбой послать их на фронт — эту писанину необходимо было пресечь. Сталин по этому поводу как-то сказал: «Нам нужны танки, а не письма!» Наркому установка была ясна.
У заграждений комендатуры Лаврентий Павлович поранил палец о колючую проволоку. По этой причине привезли его в медпункт, где я осторожно достала обломок проволоки из пальца и, смазав ранку йодом, аккуратно наложила бинт. Сидя на табуретке, нарком внимательно смотрел на меня. Позади неслышно стояли полковник Саркисов и красноармейцы охраны.
— Где-то я видел тебя? — спросил Лаврентий Павлович. Улыбнувшись, я напомнила ему наш пионерский лагерь на Яузе, лесную охоту и товарища Ермакова.
— Ах да, было-было! — согласно закивал он. Память ему, вероятно, не отказала, и желтоватое лицо повеселело: — Как скачет время!..
…Час спустя меня арестовали. За мной приехал
…И вот я сижу в двухместном спецкупе наркомовского вагона на краешке застеленной полки. В, купе жарко, но я в плюшевой маминой жакетке и валенках. С головы съехал козий полушалок. Пот капает с лица, но я словно его не чувствую. Состояние какое-то «подвешенное», в душе холодный страх. За что меня взяли?.. Поезд катит куда-то на запад, к Волге. Это я поняла по разговору за стенкой купе. Там находились Лаврентий Павлович и военные чины из команды НКВД. Кто-то громко смеялся, звенели стаканы, а я все слышу.
— Папасян на всех доносы написал. Я ему — «жить хочешь?» Он за чернила, — хвастался кто-то незнакомый. — А директор ни в чем не сознался, ничего не подписал. Дурак! Не курит, не пьет.
— Кто не курит и не пьет, тот здоровеньким помрет! — это голос полковника Саркисова.
— Так и поставили их всех рядышком в Холодной Балке вместе с Папасяном, — сообщил тот же незнакомый голос.
— Предварительно раздели? — справился нарком.
— Как приказано. Без штанов.
Лаврентий Павлович скупо засмеялся. Голос добавил:
— Этот Папасян все ползал на коленках и кричал: «Вы меня обманули. На Кавказе вас проклянут!»
— Да, Папасян — это не Баграмян! — с деланным сожалением произнес полковник Саркисов.
Лаврентий Павлович вдруг забеспокоился:
— Бумаги должны быть в порядке. «Сам» может их спросить.
— Понятно, товарищ нарком.
— Пора нам идти, — засуетился Саркисов.
— Да, товарищу наркому надо отдохнуть.
Слышно было, как военные поднялись, зашаркали сапогами.
— Спокойной ночи, Лаврентий Павлович.
Хлопнула дверь. За окном купе черная, как деготь, темень. Мне стало жутко. «За что арестовали?» Вопрос не давал покоя. «Кто я теперь? Куда везут?»
Лаврентий Павлович по-хозяйски вошел в купе, расстегнул китель и сердито посмотрел на меня.
— Раздевайся!
Я сделала вид, что не расслышала.
— Раздевайся, здесь топят, — повторил он.
Я послушалась.
— Есть хочешь?
— Воды бы…
В горле у меня пересохло. Волосы на висках — хоть выжимай. Он подал стакан холодной воды:
— На! Охладись!
Вагонные колеса глухо стучали, пол под ногами покачивался. Я страшно волновалась и никак не могла взять себя в руки. Зачем я ему? Что он задумал?
Лаврентий Павлович вновь посмотрел на меня темными с поволокой глазами. Он был заметно пьян.
— Ты умница?..
— Не знаю.
— Почему?
— Как его измеришь, ум…
— Раздевайся! — повторил он. — Будем мерить.
— Так я же раздетая.
— Раздевайся совсем.
— Зачем?
— Значит, ты дура?
Я пожала плечами. И тут вдруг озарило: на мне были исподние марлевые, стеганные ватой, штаны. Это мы, медработники, так приспособились. Стало ясно, что кто-то меня продал: штаны из ворованной в военное время марли. Тут уж ничего не попишешь! Преступление налицо. Я испуганно прижалась к оконному столику. Не знала, что сказать и как поступить. Значит, вот почему меня взяли! И что теперь будет?!
— Ты жить хочешь? — спросил Лаврентий Павлович.
— Хочу.
— Тогда раздевайся.