Библиотека мировой литературы для детей, т. 29, кн. 3(Повести и рассказы)
Шрифт:
— «Беднота» № 1002: «Небывалое бедствие — голод. Идут из деревень люди, на вокзалах, на улицах городов лежат сотни. Питаются падалью. Нужна срочная помощь».
— «Беднота» № 1007: «Речь тов. Калинина ко всей России: Необходима помощь и помощь. Не только помощь государства, но помощь всего народа, всех советских республик».
— «Беднота» № 1028: «Истощенные, землистого цвета личики. Живые покойники, дети, с огромными, вздутыми животами. Тонкими, как спички, ножками, иссиня-бледные».
— «Беднота» № 1032: «Товарищи хлебородных местностей
— «Беднота» № 1043: «Речь Калинина на сессии ВЦИК. Голодом захвачено 21 073 000 людей, из них 7–8 миллионов детей…»
— Хватит, может? — резко прервал председатель. — В общем и целом положение ясное, и предложение одно. Наша большевистская партия к нам, к крестьянству, с просьбой. Помогите. Не чужим, своему брату, пахарю…
Молчание. Говорят, бывает мертвое молчание. Наверное, такое мертвое молчание воцарилось в Катином классе.
Наконец одна, с лицом в мелких морщинках, с усталым взглядом, — не старуха, а вся бесцветная, тусклая:
— Сами сколько лет голодали! Только б оправиться чуть. Налог с крестьянского класса берут — даем. А что осталось, дак на каждый пудишко своей нужды-то, нужды!
И со всех парт, ребяческих парт, где сидели сейчас мужики в полушубках и курили махорку, вперебой загудели голоса:
— Разверстку давай! Давали. Налог давай! Даем. Опять же мало, опять давай. А власти что? Вовсе, что ли, без нас никуда? Все мужик да мужик. Все с мужика!
— Товарищи односельчане! — грозно, моляще и отчаянно сказал председатель. — Где наша пролетарская сущность? Классовое наше чутье где? Люди мрут. Восемь миллионов детей пухнут с голоду, как товарищ Калинин сказал. Есть у нас совесть?
И вдруг Катя увидела — и краска хлынула ей в лицо, и в груди защемило, — вдруг увидела Катя: баба-Кока, сидевшая среди баб возле печки на лавке, поднялась и направилась к двери. Мужики в дверях расступились. Ксения Васильевна была высока, прическа венцом выделяла ее среди иваньковских женщин, те покрывались платками, а она ходила простоволосая, не седая, с поднятой головой. Зато Катя втянула голову в плечи, дрожа: сейчас предсельсовета прогремит на весь сход: «Эх вы, чуждый класс!»
— Товарищи односельчане, иваньковцы! — сказал Петр Игнатьевич. — Расписывать свои нуждишки не стану. Сами знаете. Жертвую голодающим три пуда муки. Пиши, Катерина Платоновна. Три пуда.
Тут как раз вернулась Ксения Васильевна. Она была спокойна и немного грустна.
— Уважаемый председатель сельсовета. У нас с Катериной Платоновной имущества тоже немного. Было, да прожили. Одно колечко осталось. — Она протянула ладонь с кольцом, рубин вспыхнул темной краской. — Кольцо золотое, и камень недешев. Примите от нас с Катериной Платоновной в помощь голодающим.
И отдала Петру Игнатьевичу свой драгоценный и памятный перстень.
Сила
— Жертвую голодающим братьям пять пуд ржи. Раскошеливайся, крестьянский народ, кто сколько в силах, давай!
— Пиши в протокол, Катерина Платоновна, — велел председатель.
Миновала неделя, другая, а Ксения Васильевна не приступала к обещанным урокам французского. Между тем отцова фантазия превратилась у Тайки в мечту. Тем более что, как ни была она молчалива, проболталась, и скоро все знали Тайкин секрет и каждый день добивались:
— Когда же?
— Что за Франция? Где? Какие там люди? Либо черные, либо как мы? — допрашивал Алеха Смородин.
Все — младшие, средние, старшие — требовали от Тайки ответа, и она с мольбой глядела на учительницыну бабушку, а та вроде бы не замечала Тайкиных отчаянных взглядов. Однако договор с Силой Мартыновичем Ксения Васильевна помнила.
— Знаешь, Катя, думала я, думала и вот что надумала. С Тайкой заниматься французским не буду.
— Что такое? Какая причина?
— Педагогика, Катенька.
— При чем тут педагогика?
— Именно при том. Сила Мартынович тщеславен, дочку выделить хочет. Во всем сельце Иванькове Таисия Астахова особенная. Поняла?
— Баба-Кока! Что вы, что вы? Ведь обещали, и вдруг нате вам…
— Выход есть, да боюсь этот ваш… унаро… и не выговоришь… унаробраз, а мне дикобраз представляется, не хмурься… шучу. Как начальство посмотрит, одобрит ли?
— Какой же выход, скажите?
— Если учить не одну Тайку — всех, кто пожелает.
— Баба-Кока, гениальная мысль!
— Голову тебе за нее не намылят? Пригвоздят буржуазные пережитки. Капиталистическая держава. Антанта. Мало ли что!.. И в учебных программах про французский не сказано.
Впрочем, сказано или нет, неизвестно. Учебные программы до Иваньковской школы пока не дошли. Ни учебники, ни тетради, кроме той скудной стопки в классном шкафу, ни иные пособия. Иваньковская школа жила на свой страх и риск. И дополнительные занятия по французскому языку Ксения Васильевна и Катя начинали на свой страх и риск.
Знали бы в уездном отделе народного образования, с каким энтузиазмом все тридцать три Катиных ученика встретили «гениальную» мысль Ксении Васильевны!
Видимо, в ней тайно жил врожденный педагог. Ребята разинули рты, слушая ее рассказы о Франции, виденной своими глазами. Не о Булонском лесе, в аллеях которого разъезжают верхом изящные амазонки и кавалеры, не о парижских бульварах, Эйфелевой башне, соборе Нотр-Дам. Нет, о плоских, влажных лугах Нормандии, где тучные коровы с подглазьями, похожими на громадные очки, пасутся в одиночку за низенькими заборчиками, где поселки веселят глаз красными черепичными крышами, а море в часы отлива далеко уходит от берегов, оставляя на илистом дне ракушки с устрицами, которые крестьяне собирают в корзины и везут в Париж продавать господам.