Библиотека мировой литературы для детей, т. 30, кн. 4
Шрифт:
(Смех. Аплодисменты.)
— Генацвале! — крикнул Ломидзе. — Скажите мне: хорошо ли мы знаем этого человека? Вон того, который сидит рядом с юным большевиком Мишей? Заслуживает ли он, чтобы отправить его на курорт?
(Крики: «Заслуживает! Заслуживает!»)
Я тоже крикнул:
— Заслуживает!
— Сейчас мы решим! — сказал Ломидзе. — Надо выяснить, сколько мы съели с ним соли. Прошу давать краткие справки, чтобы не задерживать собрание: где, когда и сколько соли? Начнем по часовой стрелке: ваше слово, Сайрио!
— Тысяча девятьсот
— Слово имеет товарищ Суслин!
— Тысяча девятьсот двадцать четвертый год! — сказал Суслин. — Каракумы. Особый отряд по борьбе с басмачами! И еще Магнитогорский металлургический, тридцатый год! Восемь пудов!
— Товарищ Бауэр!
— Германия! — сказал Бауэр. — Девятнадцатый год. Четыре пуда!
— Кто тамада? — сказал Ломидзе. — Ваше слово товарищ Вайнберг!
— Тридцать первый, Поволжье. Кампания по борьбе с голодом. Соли почти не было — поэтому грамм… грамм сто!
— Это тяжелая соль! — сказал Ломидзе. — Сто грамм такой соли весят пудов семь!
— Боже мой! — сказала бабушка. — Как это все ужасно!
— Слово сестре! — сказал Ломидзе.
— О, — вздохнула мама, — я, уж не помню сколько! Наверное, вагон!
— И какова соль?
— Чрезвычайно соленая! — сказала мама. — Очень!
— Добавлю от себя десять пудов! — сказал Ломидзе. — В разное время. Итого один вагон и тридцать два пуда! Я полагаю хватит…
(Бурные аплодисменты. Крики: «Хватит, хватит!»)
— Не хватит! — крикнул я. — Еще двадцать пудов! На рыбалке! И в кино! И дома!
— Итого один вагон пятьдесят два пуда! — крикнул Ломидзе. — Вполне достаточно, чтобы отправить на курорт человека! (Смех. Аплодисменты.) Итак, дорогой Петя, поезжай! Отдохни там хорошенько! Но смотри не пережарься — там будет жарко! Очень жарко!
Я тоже встал и крикнул: «Ура!» Мне было как-то странно — и грустно и весело…
— Дядя, — спросил я шепотом, — там очень жарко, в Испании?
— Смотря когда. Сейчас жарко.
— Ты будешь там загорать?
— Может быть, — сказал дядя.
— Дай-ка прикурить, — сказал Сайрио.
Дядя вынул из кармана новенькую зажигалку и чиркнул.
— О, — сказал Сайрио, — зажигалка! А где ты достал кремень?
— Достал! — подмигнул ему дядя. — Кремень и Кремль — очень близкие вещи!
— А где ты будешь там загорать? На пляже? — спросил я.
— Может быть, на пляже. А может быть, и не на пляже… Может быть, просто на койке…
— Если ее вынести на солнце?
— Ну да…
— Я думал, ты будешь все время ходить в атаки…
— Я и буду ходить в атаки.
— Ты загоришь в атаках? А где ты достал зажигалку?..
— То-ва-ри-щи! — Это кричал папа. — Товарищи, прошу слова!
— Слово для доклада имеет великий молчальник! — сказал Ломидзе.
Все посмотрели на папу.
Речь моего папы
Мой папа встал. Сначала он подмигнул дяде, а потом стал говорить. Я никогда не слышал, чтобы
— Да, я великий молчальник! — сказал папа. — Я умею молчать… Но сейчас я скажу! Я скажу!.. Вон тот человечище, вон тот, который сидит рядом с моим сыном… Вы знаете, что это за человек? Это великий рассказчик! Я великий молчальник, а он великий рассказчик! Почему? Потому что он покоряет людей! Своими рассказами! Он даже врагов покоряет! О, это страшный человек! Сейчас я расскажу! Это было давно, в восемнадцатом году… Мы еще не были с Машей женаты… (Папа обнял мою маму.) Маша была моей невестой, и Петра я уже знал, но плохо… И однажды он покорил мое сердце! Знаете чем? Сейчас я расскажу! Мы шли втроем через линию фронта… Маша, Петр и я… В восемнадцатом году… Почему?.. Подробности не имеют значения! Но мы нарвались на белый патруль! Нас повели в штаб. Там на нас стали орать. Белые офицеры. На Машу. На меня. И на Петю. Они хотели нас расстрелять! Но это к слову, подробности не имеют значения… Вы знаете, что стал делать Петр? Он стал показывать фокусы…
— Какие фокусы? — спросил я.
— Это неважно! — Папа махнул рукой. — Подробности не имеют значения! Он стал рассказывать про свою бабушку…
— Про мою мать? — спросила бабушка.
— Про свою бабушку-графиню! — крикнул папа.
— Про какую графиню? — удивилась бабушка. — У нас не было никаких графинь!
Все засмеялись.
— Прошу не перебивать! — Ломидзе постучал по графину вилкой.
— Он стал рассказывать про бабушку-графиню! И про дедушку-графа! Как они умирают у красных! Все чуть не заплакали… И Маша чуть не заплакала! Так это было трогательно… Ты помнишь?
— Помню, помню, как же! — кивнула мама. — Я все помню…
— И нас отпустили! Петя просто всех покорил! Он врагов покорил… Но это подробности, дело не в них… Дело в том, что он великий рассказчик… Я это понял в ту ночь… Если бы не эти фокусы, я бы сейчас тут не стоял! И никого из вас тут сейчас не было бы!
Папа на секунду умолк и опять подмигнул дяде.
— А как он рассказывает о Полярном человеке? А? А об этой штуке? А про этвас? Да что там говорить! Подробности не имеют значения! Хотя все дело именно в них! Именно в них! Я никогда не умел так рассказывать…
— Но ты рассказал прекрасно! — Мама подняла руку. — Давайте споем!
— Давайте споем! — крикнул папа.
No pasaran!
Итак, мы остались одни… Дядя уехал! Мы проводили его до платформы в Мамонтовке. До Москвы он поехал вместе с друзьями, а уж дальше — в Испанию — он поехал один. Как он там дальше поехал, я не знаю — об этом он ничего не сказал.
Провожали мы его хорошо, поздно ночью шли мы лесом на станцию к последнему поезду. По дороге мы пели старые революционные песни: «Смело, товарищи, в ногу!», и «Беснуйтесь, тираны!», и «Наш паровоз, вперед лети!», и «Колодники»… И еще другие песни.