Библия и литература
Шрифт:
Почему сатана у Мильтона выглядит симпатичным? Потому что в процессе поэтического творчества он перестает быть сатаной. Он становится просто героем борьбы за какую-то цель. И здесь Мильтон вложил в него часть своей души — души несгибаемого борца! Пушкин восхищался в Мильтоне именно его стойкостью, его верностью принципам до конца жизни! На деле, конечно, это уже не дьявол, не сатана — это поэтический образ, отражающий душу человека, автора.
Замечательный момент в конце поэмы: когда Адам и Ева должны покинуть рай, ангел говорит им, что они найдут другой рай, они не будут жалеть об этом, покинутом. Есть рай: это любовь, это милосердие. Это будет рай внутренний. Рай внутри тебя. И он
Во второй поэме, написанной вскоре, которая называется «Возвращенный рай», сатана уже полностью лишен героизации. Очевидно, сам поэт почувствовал эти невольно возникшие героические черты в своем черном герое и изобразил его иначе.
Он встречается с Иисусом Христом. Он уже богатый владелец всех соблазнов земли. Он предлагает будущему Избавителю мира пойти по пути славы, силы, удовлетворения всех желаний. Но Иисус побеждает все искушения, и сатана отступает. Отступает, потому что у него нет главного — нет величия духа. Все соблазны мира кроме величия духа!
В конце жизни Мильтон пишет драму «Самсон — борец». Всей силой своей страсти приникает он к главной библейской истине: подлинная вера есть свобода! Христос говорил: «Вы познаете истину, и истина сделает вас свободными». С самого начала, когда Моисей провозгласил народу: «Выходите из дома рабства», начинается в Библии поход из рабства: из рабства греха, из рабства зла, из рабства самых серых, цепляющихся за человека начал. Свобода! Самсон выступает в поэме как народный герой. Его образ даже глубже, чем в библейском эпосе, потому что тоньше показаны его переживания, его всевозможные искушения. Он ослеплен врагами, он приведен в цирк на посмеяние, и он стоит там, думая о том, что отступил от Бога и вот теперь он у них в руках; ему выкололи глаза, он бессилен. Но вдруг Самсон вспоминает, что у него отросли волосы, которые дают ему необычайную силу. И он двумя руками сдвигает столпы-колонны, на которых держится все здание, и обрушивает их на себя и на врагов. Он предпочитает умереть, чем оставаться в рабстве. Этот пафос свободы взят из Библии и помножен на пафос борьбы духа, происходившей в тот смутный, великий и тревожный XVII век!
Все это напоминает нам грандиозные картины, мощные фрески, все это остается в памяти. Я думаю, не случайно мы можем возвращаться к этим темам, потому что вечные проблемы — они всегда были великими проблемами. И драма Адама — это наша общая драма! Человек выбирает свой путь. Он выбирает сегодня! Адам живет в нас и мы живем в Адаме — в первом человеке, в прачеловеке, в едином и единственном человеке. И то, что происходит в истории сейчас — между народами, внутри государств, внутри обществ, городов и семей, — это все та же драма человека и драма Адама.
Бог дал нам свободу, чтобы мы выбрали настоящий путь! Он не принуждает нас выбирать путь истины, но Он его открывает нам и указывает. И все зависит, как и тогда, от решения человека. В тот момент, когда Бог призывает нас, когда истина призывает нас, когда добро призывает нас, мы должны принять это решение, должны принять здесь и теперь, пока еще не поздно. Потому что само Священное Писание говорит нам о горьких и тяжких последствиях, которые влечет за собой отвращение от истины, поворот в сторону лжи. И если раньше люди могли сомневаться в этих грозных предупреждениях, то сегодня мы с вами стали мудрей. Сегодня мы уже знаем: ничто не обходится безнаказанным в истории мира. И что ошибки отцов падают впоследствии как тяжкое бремя на детей и внуков. Мы часто задаемся вопросом: «Откуда это? Почему?» — и понимаем, что это ядовитое семя пару поколений назад было посеяно, и вот сегодня оно дало всходы.
Адам — библейский образ ответственности за все человечество, за
Библия и русская литература XVIII века
В России XVIII век — время очень противоречивое. Жестокая петровская реформа ломала старые традиции, социальные структуры, разрушала устоявшиеся формы искусства, литературы. Сопровождалось все это острым церковно-религиозным кризисом, жестокими преследованиями старообрядцев, вторжением скептицизма, материалистических тенденций, различного рода хаотически-анархической мистики. Противоречивое время. Но если бы не было этого времени, то не было бы всей замечательной культуры XIX и XX вв. в России.
Несмотря на мрачный колорит петровской и непосредственно послепетровской эпохи, одна фигура Ломоносова показывает, что эта ломка была не зря. Хотя есть все основания думать, что и без этих варварских процессов открытость к мировой культуре в Московском царстве неизбежно должна была наступить — ибо ни искусство, ни наука, ни культура в целом не могут развиваться за железным занавесом, в изолированном мире.
В прежнее время, в эпоху средневековья, выход в широкий мир для Русской Православной Церкви и культуры Киевской Руси означал связь с Византией, с Болгарией, с христианским Востоком. Но вот наступает московская эпоха. В это время христианский Восток терпит жесточайшее поражение со стороны турок, со стороны мусульман, и не то чтобы совсем гибнет, но почти сломлен: Византия захвачена, собор Святой Софии превращен в мечеть, Болгария и Греция — под игом полумесяца. И в силу этого в России невольно происходит замыкание культуры, опасное замыкание.
И дело не в том, что Европа была каким-то спасительным местом, откуда должна была хлынуть сама живительная истина, а дело в другом: в нормальном мировом культурном организме необходимо кровообращение, необходим обмен идей, столкновение мнений — это очень важно для науки, для философии, для всего. Благодаря окну, прорубленному в Европу Петром I, это стало возможным. Это и породило новую литературу в России в XVIII в. и все дальнейшее бурное развитие науки, искусства, поэзии и так далее.
Какую же роль в литературе этого сложного периода играла Библия? Надо сказать, что в XVIII в. на Западе отношение к Библии у многих писателей стало негативным. Если в XVI—XVII вв. были такие поэты как Мильтон, Джон Донн, Гроций, Вондел, то XVIII век — это век скептиков или же век создателей новой мифологии типа Жан-Жака Руссо, — мифов о том, что все было прекрасно до тех пор, пока не пришла техническая цивилизация, или о том, что человечество неукоснительно и обязательно идет вперед, к прогрессу.
Теория прогресса, которая была создана французским историософом аббатом Тюрго и подхвачена и развита Кондорсе (человеком, которого потом смолола машина революции), живет и теперь, и на Западе, и у нас. Однако для русской мысли и для русской литературы все это было не так просто. Произошло столкновение, произошла встреча многовековой исконной веры и новой науки, которая пришла в Россию, условно говоря, вместе с Ломоносовым и его окружением. Разумеется, было очень много и других людей, но Ломоносов как бы олицетворяет собой все это.