Библия и литература
Шрифт:
«Пророк» — стихотворение, которое часто интерпретируют только в поэтическом смысле: как призыв к поэту. Может быть. Но оно — почти дословное повторение начала 6-й главы книги пророка Исайи.
О чем рассказывается в этом эпизоде библейской книги? Почему огненное существо, серафим должен был произвести такую болезненную операцию с человеком? Потому что человек, оказавшийся лицом к лицу с Богом, должен погибнуть, исчезнуть, раствориться! Пророк Исайя так и говорит: «Горе мне, я человек грешный, с грешными устами, живущий среди грешных людей». И Бог, посылая пророка на служение, вовсе его не
Пушкин дополняет пророка, он передает ему свой внутренний опыт. И это не просто опыт поэта, это опыт ясновидца. У Исайи не сказано:
И внял я неба содроганье,
И горний ангелов полет,
И гад морских подводный ход,
И дольней лозы прозябанье.
И вот это космическое чувство, когда душа человека становится проводником всех влияний мира, всех нитей, которые связывают мироздание: божественное начало, природу живую и неживую, — уникальный опыт. Каждый человек в какой-то степени, в какой-то момент своей жизни его переживает или к нему прикасается. И пушкинское:
Восстань, пророк, и виждь, и внемли,
Исполнись волею моей,
И, обходя моря и земли,
Глаголом жги сердца людей, —
это по-библейски, это согласуется с Ветхим Заветом: Бог повелел Исайе и другим пророкам жечь сердца людей, вести их к покаянию и богопознанию. Но тут, я еще раз подчеркиваю, мы встречаем включение линии самого Пушкина, его интимного переживания. Это уже не парафраз поэтических строк пророка, а то, что Пушкин пережил сам.
Пушкину было тридцать лет. Это тот возраст в жизни человека, когда очень часто, особенно у людей одаренных, заметных, происходит как бы столкновение с иной реальностью. Один известный канадский психиатр, доктор Бекк, в конце прошлого века занялся исследованием биографий великих основателей религий, мистиков и философов и установил, что внутренний переворот происходил у всех примерно в том же самом возрасте, как у Пушкина. Даже Христос, как мы знаем из Евангелия, вышел на проповедь, когда Ему было около тридцати лет. Значит, этот возраст не случайный, а важный во внутреннем становлении человека.
По свидетельству А. О. Смирновой, Пушкин специально стал изучать древнееврейский язык, чтобы читать Ветхий Завет в подлиннике. У него возникла мысль перевести книгу Иова. Он начал писать поэму о Юдифи. «Юдифь» — это включенная в Библию героическая сага о женщине, которая спасла свой осажденный город, проникнув в лагерь, в становище врага. В нескольких строчках, которые сохранились от этого наброска, написанного незадолго до смерти, уже намечается образное видение Пушкиным двух миров: «Притек сатрап к ущельям горным» — то есть он идет снизу, а наверху, в вышине стоит Ветилуя, город, который не сдается, город, который заперт и готов встретить удар врага.
Незадолго
Вскоре тема пророка возникает у М. Ю. Лермонтова. Вы помните его стихотворение «Пророк».
С тех пор, как вечный Судия
Мне дал всеведенье пророка,
В очах людей читаю я
Страницы злобы и порока.
Почему это так? Разница глубокая. У Пушкина это было ясновидение Бога и мира, мгновение, которое переживал пророк; у Лермонтова — другая тема: ясновидение человеческого греха. Это горький дар, который отравляет пророку жизнь на Земле. Это тоже соответствует библейской модели, потому что пророки видели зло мира и обличали его беспощадно.
Не нужно думать, что пророки к этому подходили спокойно: им это было больно, они глубоко страдали от необходимости видеть зло и бичевать его. Иные думают, что пророки со своим обличением были просто людьми мрачными и неуживчивыми, но нет: многие были страдающими, ранимыми, тонкими, многие буквально сопротивлялись Божьему повелению идти и «глаголом жечь сердца людей». Им не хотелось говорить горьких истин, но, подчиняясь Богу, они продолжали говорить.
Все эти фигуры — бессмертные, классические, для нас известные. А сегодня я хотел бы остановиться на личности, которая не всем в равной мере известна, но очень значительна, на человеке, который тоже прожил не очень долгую жизнь. Это Алексей Степанович Хомяков.
Он родился спустя пять лет после Пушкина и умер в 1860 г. Был он талантливый живописец, оригинальный богослов, философ, историк, острый публицист, создатель специфической теории раннего славянофильства (не надо путать с поздним, светским; это было раннее церковное, христианское славянофильство). Человек, оцененный всеми, в том числе противниками, которые очень уважали его, даже любили; например, А. И. Герцен пишет о нем с восхищением. Однако, несмотря на свою открытость к людям, Хомяков был плохо понят, его богословские сочинения были отвергнуты церковной Цензурой, большинство из них издавалось в «тамиздате», то есть на Западе, еще при жизни автора.
Хомяков был сельским хозяином, увлеченным помещиком, который изобретал различные новшества. Он был универсальным человеком: в какой бы области ни брался он за дело — всюду проявлялась его талантливость. Он изучал Библию, много писал о ней в своих публицистических, историософских, богословских работах, он даже перевел с греческого языка некоторые Послания из Нового Завета, писал рецензии на библейские труды, выходившие на Западе. Сейчас я хочу обратить ваше внимание на два-три его стихотворения. Думаю, что немногие из вас знают эти стихотворения, очень глубокие и интересные.