Бич Божий

Казовский Михаил Григорьевич

— Не пойму этих степняков, — говорил Мстислав, сумрачно работая челюстями. — Что хотят? Отчего не начинают?

— Силы берегут, — выдвигал предположение Жеривол.

— На измор надеются взять. Дело ясное.

— А продуктов хватит у нас ещё недели на две.

— Голод порождает в людях безумства, — веско замечал отец Милонега. — А тем более — на руках у мужчин оружие.

Голос подал и юный дружинник:

— Как вернётся Святослав да узнает, что княгиню со внуками голодом морили, учинит нам расправу немилосердну.

— Это

верно. Вдруг случится что? Не снести тогда головы всем, кто был в ответе.

Помолчали.

— Кабы вместе с Претичем степняков ударить! — помечтал Путята.

— Струсил Претич, убоялся печенежского воинства, — Жеривол вздохнул.

— Не поймёт другого: лучше умереть в бою, чем от гнева князя.

— Кабы с ним снестись, научить уму-разуму...

— Как же ты снесёшься? — усмехнулся Мстислав. — Живо полетит твоя голова от меча поганых.

Тут лицо волхва стало хитроватым:

— Вот что надо сделать!.. — он отставил кубок. — Ведь людей, оставшихся на Подоле, они не трогают? Мы гонца оденем в простое платье, спустим со стены под покровом ночи. Он пройдёт через лагерь степняков, а затем переплывёт через Днепр.

— Риск велик, — покачал головой Свенельдич.

— Если в лагере его не раскроют, так застрелят потом в воде.

— Взрослых на Подоле не так уж много осталось, — согласился с Лютом Путята. — Все они на виду. Новое лицо обнаружат сразу.

— Значит, нужно ребёнка снарядить, — не сдавался кудесник. — Это я беру на себя. Вы подумайте, что сказать Претичу, как его подвигнуть на бой.

* * *

...А в покоях княгини Ольги началась кутерьма: у Малуши возникли первые схватки. Мать Владимира жалобно стонала, лёжа на высоком одре.

Временами накатывал на неё жаркий, душный сон: видела она себя маленькой, как горит любимый Искоростень — город, где она родилась, город её отца, князя Мала. «Тятя, — кричит во сне Малуша, — помоги, не бросай!» Но хватает её на руки не отец, а брат — восьмилетний Добрыня...

Открывая глаза, видела одрину — тётка Ратша гладила её по щеке, говорила ласково:

— Берегиня, Берегиня, сбереги милую Малушу, чистую её душу, как воды напиться, дай ей разродиться! — начинала пританцовывать и махать кнутом — справа, слева, отгоняя нечистых духов. Колдовала над водой, вешала над одром колоски пшеницы, ивовые ветви, мазала роженице лоб и губы мёдом.

Тётка Ратша не была учёной, как Жеривол, но слыла чаровницей-потворницей, заговаривала зубы, отводила порчу, принимала роды. И на княжьем дворе относились к ней благосклонно.

Тётка прыгала с распущенными волосами, тоже в одной рубахе, надетой на голое тело, босиком.

Вместе с ней танцевали и другие повитухи — из числа княжеских холопок.

Но тяжёлое забытье вновь накатывало на бедную роженицу, видела она лицо Мала, сосланного Ольгой в Любеч, где его презрительно называли Малко, не давали

видеться с нею и Добрыней. А потом Свенельд, заправлявший в их Древлянской земле, появившись в Любече во время полюдья, меч вонзил отцу под сердце. «Тятя, тятя, — снова звала Малуша. — Не ходи туда, он тебя зарежет!» Он стоял, качаясь, пересиливая смерть, а Свенельд смеялся, обнажая длинные, хищные зубы...

* * *

В Киеве вечерело.

Жеривол взошёл на крыльцо дома купца Иоанна. Иоанн был варяг. Но не тот варяг, большинство которых приходили на Русь непосредственно с севера. Многие норвежцы и шведы счастье и богатство искали по всей Европе. Обживали Исландию. Добирались до Северной Америки. Обогнув Пиренейский полуостров, заходили в Средиземное море, плыли дальше, в Константинополь. Поступали на службу к императору. Становились землевладельцами и купцами. Из таких вот «византийских варягов» и происходил Иоанн. Он крестился в Константинополе, приезжал с товарами в Киев, тут женился, отстроился и осел. Продавал теперь русские товары в Царьграде. И растил трёх детей: двух родных — Павла и Фёдора, а ещё приёмную дочку Меланью, по прозвищу Найдёна. Девочку подбросили к церкви Святой Софии, а варяг Иоанн малютку удочерил.

Жеривол вошёл в дом к купцу, и навстречу ему появился хозяин — крепкий и подвижный, с умным загорелым лицом и приветливым взором. Руку приложил к груди, поклонившись:

— Здравия желаю. Чем обязаны? Разреши предложить чарку розового муската, привезённого мною из Царьграда? — говорил он с лёгким скандинавским акцентом.

Жеривол кивнул:

— Что ж, не откажусь. И, пожалуйста, Иоанн, давай по-простому. Сейчас не до тонкостей в обращении. Я пришёл по делу чрезвычайной секретности.

— В горницу прошу, — пригласил купец.

Горница была чистой, праздничной, с образами в красном углу. Сели, пригубили терпкое искрящееся вино.

— Мы с тобой — люди разной веры, — начал Жеривол, — да и разного племени тоже. Только Киев у нас один. Здесь живём, здесь испустим дух. Ты уйдёшь в киевскую землю — по христианскому обычаю, я взовьюсь к киевскому небу в дыме погребального костра — по обычаю русскому. Нам с тобой нечего делить. И пришёл я к тебе за помощью в этот роковой для Киева час.

— Слушаю, — ответил варяг.

— Сыну твоему; по прозвищу Варяжко, а по имени Павел, десять лет. Он смышлёный мальчик. А великая княгиня Ольга Бардовна стала для него крестной матерью. Княжескую милость надо оправдывать... Иоанн, я прошу: ты дозволь нам послать Варяжко с донесением к Претичу, — и кудесник рассказал купцу о намеченном. — Есть, конечно, немалый риск, — подытожил он. — Но другого выхода мы с Мстиславом Свенельдичем не смогли найти.

Иоанн сидел невесёлый. И задумчиво руки тёр, словно мыл их, подставляя под холодную водяную струйку. Наконец он проговорил: