Биение жизни. Почему сердце – наш самый важный орган чувств

Фридль Рейнхард

Так что же у меня в руках? Обыкновенный насос или, скорее, источник всего человеческого разума?

Нейробиология не знает ответ на вопрос о зарождении разума. Принято считать, что он возникает в результате биохимических и электрофизиологических процессов в центральной нервной системе, в мозгу. Нейробиологи досконально разбираются в составных частях, их функциях и сложных соединениях. Но как из органической материи нашего тела возникает что-то духовное вроде мысли или чувства, до сих пор неизвестно. По мнению известного нейрохирурга Александра Эбена и других исследователей мозга, становление разума – это белое пятно на карте нейробиологии [2, 3]. А что если сердце могло бы заполнить хотя бы часть этой неизведанной территории?

Остановка

Я до сих пор хорошо помню тот момент, когда, будучи молодым врачом, впервые увидел сердце. Оно напомнило мне нежный, только что очищенный фрукт. Я с благоговением смотрел на этот

орган размером с апельсин. Сплошные мышцы, частично покрытые тонкой жировой пленкой, которые качают и качают – и больше ничего. Так мне показалось на первый взгляд. Я держал устройство, чтобы отсасывать выступающую кровь, и был очень рад тому, что мне есть за что ухватиться, настолько мощными были впечатления. Сердце продолжало невозмутимо биться, пока мои коллеги тщательно готовили подключение к аппарату жизнеобеспечения и накладывали бесконечные тончайшие швы на сердце и аорты. Большинство операций на сердце могут проводиться лишь после его остановки. Для этого снабжение сердца кровью и кислородом прерывается. Для безопасной остановки этого органа в коронарные артерии впрыскивается специальная смесь, в основном это кровь и калий. Электрическое возбуждение сердца при этом останавливается, и оно прекращает биться. Количество потребляемой им энергии снижается, и его клеткам требуется меньше кислорода. Иногда сердце дополнительно охлаждают. Так оно может без большого вреда для себя пережить некоторое время, пока в нем снова не восстановится кровоснабжение. Для того, чтобы искусственная остановка сердца не привела к гибели пациента, его перед остановкой подключают к аппарату жизнеобеспечения. Механизм перегоняет кровь вместо сердца, отдыхающего во время операции, а также обогащает его кислородом.

Часто кому-то приходится удерживать сердце в грудной клетке в определенном положении, чтобы во время операции на клапанах обеспечить хирургу доступ к полостям сердца или выполнить шунтирование на задней стенке. Часто этим занимается самый младший врач-ассистент. И вдруг мне вложили сердце в ладонь: я вообще не понял, что произошло. От шока я окаменел и не мог пошевелиться. Только бы ничего не повредить! Только бы не ошибиться! Я держал сердце в руке, как недоношенного младенца. Оно казалось мне таким хрупким, нежным, ранимым и одновременно мощным, ведь его мускулатура ощущается даже в состоянии сна. Никогда прежде я не ощущал эту консистенцию, эти ткани, эту сущность сердца. По-моему, это было сердце мужчины, хотя могло было быть и женским. Они одинаково сильные и весят около 300 граммов.

Шли месяцы и годы, и мои задачи в качестве начинающего кардиохирурга в операционной становились все более сложными. Теперь мне разрешалось вскрывать грудную клетку, подключать пациента к аппарату жизнеобеспечения, а затем и зашивать во время шунтирования. Учителя ястребиным оком следили за каждым моим движением, время от времени направляя мою руку. От волнения у меня порой едва не вываливалась из рук игла, и, если где-нибудь просачивалась хоть одна капля крови, мое собственное сердце готово было остановиться. Не уколол ли я слишком глубоко, или все в порядке? Мой опытный коллега промолчал, значит, можно продолжать. Я научился контролировать свои эмоции, а в лучшем случае – не иметь их вообще. Миллиметр за миллиметром игла наощупь пробиралась сквозь стенки коронарных артерий, внутренний диаметр которых составляет всего 1–2 мм, а стенки тонкие, как пергаментная бумага. Если аорта, представляющая собой великий поток жизни, порвется, кровь прыснет высоко, вплоть до лампы операционной. Поэтому у всех начинающих хирургов дрожат руки. Здравый ум и предельно точная механика делают операцию безопасной. Я усвоил этот момент и с каждым разом работал все более уверенно, но за пределами операционной это холодное функционирование сжимало мое сердце, и даже в своих самых дерзких стремлениях я не мечтал стать хорошим хирургом.

Спустя 8 лет, будучи кардиохирургом, я ушивал кожу в конце длительной операции, почти ни о чем не думая. Я восхищался технологиями и теми завораживающими возможностями, которые они предлагали. К тому времени я уже мог в рутинном режиме проводить операции по шунтированию даже на бьющихся сердцах. Однако в большинстве случаев во время операции сердце все-таки останавливают, ремонтируют и после этого снова заводят. Сложные вмешательства при починке сердечных клапанов и громадная ответственность профессии привлекали меня в равной степени. Сердце почти не прощает ошибок, а давление времени предельно, ведь находиться в состоянии покоя сердце, как правило, должно не дольше 60–90 минут. Чем короче этот промежуток, тем лучше. Это чем-то напоминает смену покрышек в «Формуле-1». Остановка в боксе замены не должна длиться слишком долго, иначе пациент выбывает из гонки. Мой чудесный учитель сформулировал это так: «Во время операции пациент не должен вылететь на вираже, и условием для этого является мастерски отремонтированный двигатель».

Прежде

всего, я как врач хотел помочь своим пациентам. Однако, скрывать не стану, меня привлекали и внешний глянец, и восхищение, которым часто пользуются кардиохирурги. Ответственность, престиж, авторитет врача этой специальности вполне можно сравнить с ответственностью и престижем летчика реактивного самолета. Однако по сравнению с сердцем самолет – скорее, предсказуемая, управляемая машина, которая каждый раз одинаково реагирует на команды. Как кардиохирург я не могу полагаться ни на одну очевидную причинно-следственную связь (в смысле: «Если я нажму на эту кнопку, клапан зашевелится»). Механика сердца гораздо тоньше. Ей нельзя управлять, и зачастую сердца ведут себя крайне неожиданно. Хирург должен быть готов ко всему, следить за всем, сохранять спокойствие – и, прежде всего, не должен позволять чувствам взять над собой верх. Эти качества воспитал в себе и я.

Пробуждение

Изо дня в день я работал с сердцами. Я существовал в стерильной реальности операционных. Мои встречи с сердцами ограничивались тем, что я каждый день стоял над вскрытой грудной клеткой. Вместе со своей командой возвращал к жизни наполовину мертвых пациентов, ремонтировал насосы, чтобы вернуть их владельцам достойное качество жизни, и не думал почти ни о чем, кроме того, что касалось операционного стола. Операции на сердце – это манипуляции с источником жизни, и у большинства людей этот источник снова начинает биться. Однако некоторые умирают. И с этим нужно смириться. Чувствовать слишком много нельзя и уж точно не стоит сопереживать. Иначе ты перестанешь правильно функционировать. Однажды я заметил, что перестал слышать голос собственного сердца. Поэтому все чаще задавался вопросами, которые (это трудно себе представить) не имели к хирургии никакого отношения. Сердце – это просто насос, или нечто большее? Способны ли мы ощущать реальность с помощью сердца? А может быть, даже действовать исходя из того, что подсказывает нам сердце? Есть ли связь между голосом сердца и заболеваниями, наполненной и счастливой жизнью и жизнью, полной страданий? Мне хотелось найти ответ на все эти вопросы. Результат моего путешествия к тайнам сердца вы теперь держите в руках.

С чего бы начать? Как ученый я собирал информацию у других коллег как в моей области, так и в других сферах. Математики, инженеры и специалисты в кардиологии давят на сердце нарастающим количеством технологий и виртуальной реальности. Все это в высшей степени интересно и захватывающе, ведь я и сам разрабатывал навигационные системы для сердца. Но, к сожалению, я нашел вовсе не то, что искал. Пока однажды в книжном магазине на железнодорожном вокзале мне не бросилось в глаза ярко-красное сердце. «Боль в сердце», гласил заголовок в газете «Бильд», а следом шел вопрос: «Как узнать, больное ли у меня сердце?». Поскольку мне это тоже очень хотелось узнать, я подошел ближе и пробежал глазами уже давно известную информацию на тему инфаркта и тому подобного. На расположенной рядом стойке для журналов одно из изданий обещало читателю: «Все, что вам нужно знать о высоком давлении, холестерине, инфаркте, сужении сосудов, болезнях сердца, нарушениях сердечного ритма, стенокардии и замене органов». Ученым нельзя оставаться в стороне от реальности, и поэтому я потратил 8 евро 90 центов, но не узнал ровным счетом ничего.

Друг прислал мне статью. «Неврология. Как живот управляет головой». Я прочел интересные факты о нервной системе кишечника и ее коммуникации с «головным мозгом», как его там называли, о том, как злость бьет по желудку, а также о том, что в кишечнике могут появляться определенные виды сознания. «Мозг в животе в высшей степени разумен», – заявил американский нейробиолог Майкл Гершон, возглавляющий отделение анатомии и клеточной биологии Колумбийского университета в Нью-Йорке. Если уж «разум» водится в животе, который до сих пор был известен прежде всего тем, что переваривает пищу и формирует фекалии, значит, и в расположенном выше сердце можно что-то найти. Однако, продолжив читать, я зашел не в ту степь: «Напротив, сердце – это примитивный насос», объяснял Гершон. На мгновение мое собственное сердце отправилось в нокаут. Но я не поддался: у меня сжалось горло, застучало в голове, возмущение поднялось грозной волной. Примитивное? «Мое» сердце? Да ни за что!

Когда-то я занимался боксом и научился быть всегда готовым к ударам противника. Однако этот удар застал меня врасплох. В глубине души я осознавал, что это не так. Но как это доказать? Как скрипичный мастер любит скрипку Страдивари, так и я ценил биологию сердца, его звуки и механику. А скрипка – это не просто ящик с четырьмя струнами. Для того, кто умеет на ней играть, она рождает целую вселенную музыки и эмоций.

Если сердце – лишь примитивный насос, тогда почему до сих пор никому не удалось создать насос, работа которого хотя бы отдаленно напоминала выдающуюся работу сердца? Почему нельзя просто заменить этот орган и почему столько пациентов, стоя в листе ожидания, умирает, не дождавшись пересадки?