Бифуркатор
Шрифт:
Восьмого августа мама выходит из спальни, я проваливаюсь в дрёму в которой приходят воспоминания о мистере Скрайлексе, и я просыпаюсь. Больше той ночью мне уже не заснуть.
Я плачу до рассвета, потому что разум рисует мне видения мучений Андрюшки. То он барахтается в воде, а ил обвивает его лодыжку; то мелкий лежит на дне ямы с открытым переломом ноги. Но самое страшное видение – третье.
В нём Андрюшка в подвале непримечательного мужчины из нашего района, который опускается каждый вечер вниз, в темноту, и что-нибудь отрезает у Андрюшки. Кругом кровь, брат кричит. Моё сердце
– Тварь! Он даже ещё не знает, что такое смерть!!!
Мои красные глаза бурят потолок, за окном – рассвет. Я думаю, в смерти детей есть некоторая несправедливость. Они умирают, даже не зная, что с ними происходит.
*****
Двенадцатого августа состоялись девять дней после смерти тёти Марины.
Стёпка написал десятого. За коротенькое слово: привет, я ухватился как утопающий за спасательный круг, и провёл длительный диалог.
Как ты?
Не знаю. Устал.
Чем занимался?
Устал грустить. Пусто в доме.
Я тебя понимаю. Без опарыша тоже пусто.
Приходите послезавтра на девять дней.
Я обязательно буду.
Мать с отцом перестали спорить о похоронах Андрюшки, но никакого действия не намечалось, из чего я делаю вывод: победила-таки мама. Однако родители почти не разговаривали. После ужина отец почти всегда выходил на крыльцо и проводил там время до поздней ночи, иногда стеклянными глазами читая Спорт-Экспресс, иногда смотря в пустоту. Десятого за ужином я предложил им сходить на девять дней тёти Марины. Отец, сворачивая газету, собираясь улизнуть на крыльцо, проворчал:
– Вот ещё.
Мама же пожала плечами и сказала:
– Мы сейчас в таком положении, что впору самим зазывать на поминки. На чужих похоронах мне только хуже станет.
– Тогда я схожу, – говорю, клюя макароны с сыром.
Шаркающие шаги отца на секунду замерли у двери, а потом щёлкнула ручка, и папа вышел в ночь.
– Тебе действительно нужно развеяться, встретиться со старым другом, – безучастно сказала мама и направилась наверх. С таким же успехом меня могло не быть, она бы не заметила.
Двенадцатого утром я надевая школьную форму. Оказывается, за лето, мои гормоны прибавили мне почти дециметр. Костюм стал меньше, но зато теперь он сидит приталено, даже стильно. Прицепляю галстук с незамысловатым розовым рисунком, и держу курс в дом давнего друга.
У ворот толпилась вереница машин, во дворе шептались незнакомые мне люди, облачённые в чёрные одежды. Мужчина в строгом костюме и две девушку, лицо одной из которых прикрывала вуаль, переговаривались почти у самых ворот. Девушки кротко смеялись, приложив руки к губам. Им наплевать на поминки, здесь просто раздавали бесплатную еду, и если бы не скорбная обстановка, они заржали бы во весь голос.
Прохожу мимо родственников и открываю дверь в прихожую Герундовых. В гостиной брожу мимо шепчущихся тел в поисках Стёпки, как возле стола меня окликает голос Серёги:
– Артём.
На Сером чёрный костюм, бордовый галстук осторожно прячется на белой рубашке. На лице парня не замечаю следов грусти, даже наоборот. Его рука обвивает талию молодой девушки, кажется Наташи. Я замечал пару раз её в обществе Сергея. Если её, но вроде всё те же прилизанные длинные золотистый волосы. Наташа кротко улыбается.
– Ты к Стёпке?
– Ну могу и к тебе, – пожимаю плечами и ворую со стола виноградинку.
– Я немного занят, извини, – Серёга косит глаза в сторону Наташи, как будто я не понимаю о чём он. Серому, похоже, вообще казалось, что его окружают тупорылые идиоты, которым надо объяснять каждый шаг. Он из тех людей, кто расскажет анекдот, а потом объяснит смысл до того, как вы посмеётесь.
– Тогда я всё же найду Стёпку, – коротко улыбаюсь я и срываю ещё одну виноградину.
На кухню я не вхожу, но слышу оттуда тихий плач. Отец Стёпки. За кадром доносится успокоительный шёпот другого мужчины. Я незаметно проскальзываю к лестнице и несусь наверх в комнату друга.
Стёпка лежит на кровати, животом вниз. Полы пиджака распластались по покрывалу, галстук уныло свисает с края. Взгляд направлен сквозь очки куда-то в дверь кладовки.
Услышав шум открываемой двери, друг смотрит на меня, но на лице не появляется ни одной эмоций. Замечаю левую руку, что безвольно свисает с кровати, а пальцы медленно гладят коврик.
– Как хорошо, что ты пришёл, – зомбированным голосом говорит Стёпка.
– Я и сам рад. У нас дома творится что-то невероятное.
– Как видишь, у нас то же, – ноет голос друга.
Я устало бросаю тело в красное круглое кресло у шкафа.
– Мы должны привыкнуть к новой жизни, – тихо произношу. – Понимаешь? Рано или поздно всё равно оно придёт. Я решил, что уж лучше рано, чем поздно. Я стараюсь сейчас думать о себе. Понимаешь?
– Да что тебе? – вздыхает Стёпка и снова смотрит на кладовку. Подушка мнёт лицо друга, смешно оттопыривая губы и превращая лицо в гримасу.– Учитывая то, как ты относился к Андрюхе, я вообще удивлён, что ты заметил его исчезновение.
Вдруг слова Стёпки вызывают во мне эхо обиды.
– Я любил брата, – туплю взгляд в пол и задумываюсь о мальчике, который ещё три недели назад жил со мной в комнате.
– И поэтому называл его опарышем… – язвительно усмехается Стёпка.
– Ну а что? – пожимаю плечами. – Неужели вы с Серым даже ни разу не обозвали друг друга???
– Неа, – отвечает Стёпка. – И даже не подрались.
У меня мозги кипят. Десятилетний опыт жизни с младшим братом подсказывал, что Стёпкин вариант просто НЕВОЗМОЖЕН.
– Мне кажется, всё из-за характера зависит, – вдруг говорит мой гениальный товарищ. – Мы с Серым не конфликтные люди. Не эмоциональные. Слабостей у нас нет. А ты очень эксцентричный, любишь доказывать свою точку зрения, любишь подвижный образ жизни. Вот поэтому ты и конфликтовал с Андрюхой.