Биг-бит
Шрифт:
— Как тебе твоя роль?
Федор хотел соврать, уже рот открыл для вранья, но, против воли, вылетело:
— Роль — фуфло!
Дядя Стасик, услышав это, не удивился.
— А сценарий?
— И сценарий не лучше, — радостно ответил Фет, поражаясь собственной наглости.
— Да, — пробормотал Станислав Львович. — Вот вы какие, битники… Что ж, надо работать!
Последующие несколько часов Фет показывал мальчику, который должен был играть роль Жана, простейшие аккорды на гитаре, и это все снималось на пленку. Жан в конце сцены говорил с неприятным французским акцентом:
— Ты
Дети обнимались, дядя Стасик орал в рупор:
— Стоп!
И все начиналось сначала.
Наконец режиссер остался доволен результатом.
— Позвони в группу через пару недель, — сказал он Фету перед тем, как отпустить его на свободу. — Узнаешь, прошел ты пробы или нет. Кстати, ты подал заявление в комсомол?
— Подал, — ответил Федор. — Но меня не приняли.
— Тогда пеняй на себя, — сказал Станислав Львович.
Потянулись долгие весенние дни без новостей. Солнце увеличивало свой путь по небосклону, не прыгая, как зимой, за горизонт где-то в районе Останкина, а приземляясь много дальше, за стеклянным куполом павильона «Машиностроение» и освещая его изнутри розоватым марсианским светом. Каждое утро Фет звонил на студию, пытаясь узнать, что с его кинопробами и когда «Беглец с гитарой» убежит в свободный мир. Но телефон группы или молчал, или был занят. Наконец, отчаявшись установить техническую связь, мальчик упросил маму заказать ему одноразовый пропуск, чтобы явиться к дяде Стасику, как Каменный гость, и спросить его замогильным голосом: «Дрожишь ли ты?». Про Каменного гостя Фет видел недавно постановку на телевидении, и ему очень понравилось.
Он вошел под затхлые своды кинофабрики, понимая, что до Каменного гостя ему еще расти и расти. Отдал вахтеру пропуск и заметил, что у старика нет большого и указательного пальцев на правой руке. Вахтер принял пропуск, зажав его мизинцем, и спросил:
— Знаешь, как это все называется, парень? Мудявые ожидания!
И засмеялся.
Проницательный старик сидел здесь давно и прекрасно разбирался в психологии людей, посещавших это скорбное место.
Фет поднялся на третий этаж. Без стука вошел в знакомую комнату…
— А тебе разве не сообщили? — спросила женщина трудной судьбы, накручивая телефонный диск и даже не глядя в его сторону.
Фет промолчал.
— Ты не прошел пробу. Худсовет не утвердил.
Она бросила трубку на рычаг телефона.
— И вообще… скажу тебе по секрету. Ты — в черном списке!
Фет, не попрощавшись, ушел.
В тяжелом расположении духа он добирался домой часа полтора, хотя путь от проходной до подъезда занимал пять с половиной минут, если человек, конечно, был в своей тарелке.
Однако, войдя в квартиру, он понял, что ангел надежды, как бабочка, снова залетел в их приоткрытое окно.
— Дикция ответила! — выдохнула мама. — Наш дорогой Леонид Ильич!
В руках ее трепетал продолговатый клочок бумаги.
Глава двенадцатая. Прыжок Лешека
Она не могла ничего объяснить и была близка к эпилептическому припадку. Мальчику пришлось самому взять листок в руки. В нем говорилось, что просьба о прописке направлена на рассмотрение в Моссовет. И больше ничего. Точка. Всего
— Что это такое? — не понял Фет.
— Прописка! — сказала мама и засмеялась.
— А где же Лондон?
— Лондона не будет, — пробормотала бедная женщина, всхлипывая. — Но зато твою тетку и бабушку явно возвратят из ссылки!
— Вот так Дикция! — только и мог сказать Фет.
— Не называй Леонида Ильича Дикцией! — вскричала мама. — Это ты Дикция, а не он! Все мы — Дикция по сравнению с ним!
Фет не стал спорить. Пусть он будет Дикцией, пусть даже не очень внятной Дикцией, это непринципиально, лишь бы женщина успокоилась и пошла бы на кухню варить обед.
Но женщина успокаиваться не собиралась. Она сгребла письмо в сумку и, напялив на себя синтетическое американское платье, купленное за бесценок у солистки ансамбля «Березка», выбежала вон.
Фет не знал, как относиться к полученному письму. Из него следовало, что их семья, по-видимому, скоро увеличится на двух человек. Тетя Валя вместе с бабушкой Фотинией из далекой Уфы. Он, конечно, любил их, но не столь горячо, как навозных жучков. С последними же была полная неясность, и Фет сделал вывод, что канцелярия Леонида Ильича читает приходящую корреспонденцию кусками, через строчку, выбирая из нее наиболее разумные просьбы и подготавливая по ним в меру приемлемые решения.
Поздно вечером возвратилась мама, растрепанная, как старый мельник из оперы «Русалка».
— Я кинула им это письмо в морду! — захохотала она.
— Ты не заболела? — осведомился обеспокоенный Фет.
— Я здо-ро-ва! — произнесла по слогам бедная женщина. — Я очень, очень здорова!
— Ладно, — согласился мальчик. — Тогда почему ты не приготовила обед?
— Не буду я ничего готовить! — отрезала она. — Я от Брежнева письмо получила, а ты говоришь про какой-то обед!
Из ее дальнейших слов Фет понял, что мама показала на студии кое-кому злополучный конверт. Секретарь парторганизации якобы схватился за сердце, а начальник дубляжного цеха вскричал: «Это надо обмыть, Таня!», выбежал из кабинета, но обратно не вернулся, и больше его в тот день никто не видел.
Через неделю маме дали новый дубляж — индийскую картину с постаревшим Раджем Капуром, который, в очередной раз, изображал бездомного бродягу и ночевал в бочке из-под селедки.
А через две недели в их квартиру возвратился Лешек с раздувшимся старым портфелем. На глазах его были надеты темные очки, и он напоминал кота Базилио из подросткового эпоса «Буратино». Позднее выяснилось, что солнцезащитные стекла прикрывали синяк под левым глазом.
— А тетя Липа где? — поинтересовался Федор.
— В планетарии, — и отчим как-то странно усмехнулся.
— Ты хоть костыли ей оставил? Или все с собой забрал?
— Послушай, бардзо! — миролюбиво сказал Лешек. — Разве не ты меня просил: «Дядя Алеша! Вы ведь не оставите нас?».
— Но там не было подписи, — напомнил Фет. — А просьба без подписи недействительна!
— Ну что вы, мальчики, ссоритесь? — проворковала мама. — Хотите, я вам письмо почитаю?
— «Ваша просьба о прописке направлена в Моссовет», — процитировал Федор. — И тоже, кстати, нет подписи.