Бигуди для извилин. Возьми от мозга все!

Латыпов Нурали Нурисламович

Фултон представил императору Франции чертежи не только пароходов, но и подводной лодки. Однако Наполеон, смахнув чертежи на пол, гневно сказал: «Ты просто хочешь, чтобы мы потратили деньги на пустые и невозможные проекты, ловким манёвром хочешь обескровить казну Франции? Нет, я не поверю шарлатану!» Понял бывший повелитель империи свой роковой просчёт — недооценку идей изобретателя — лишь когда его уже везли в ссылку на остров Святой Елены. Стоя на палубе парусника, Наполеон увидел идущий встречным курсом пароход, созданный по чертежам Фултона. И тогда Наполеон, проводив корабль взглядом, задумчиво проговорил: «Вот она, моя ошибка».

Увы, в истории великих изобретений, да и вообще в истории науки немало ошибок и заблуждений. Причём это относится в первую очередь к тем, кому по должности, или по нраву, или по недоразумению (в

буквальном смысле) выпало «тащить и не пущать». Разве выдающийся астроном Араго не выступал крайне резко против создания железных дорог, уверяя всех в их практической нереализуемости [134] ? А сколько времени был вынужден потратить на хождения по кабинетам чиновников почти голодающий вместе со своей семьёй Самюэль Морзе, чтобы создать первую в мире телеграфную линию? А «водоход» Кулибина, проданный на слом, потому что бурлаки были дешевле? И ещё многие и многие творения мысли и рук показались ненужными или оказались несвоевременными, как паровая «пушка» Архимеда, оптический телеграф Кулибина (через 35 лет такой же телеграф русское правительство купит у французов за 120 тысяч рублей — в ту пору корова обычно и рубля не стоила), махолёты да Винчи. Только время расставляет всё по своим местам…

134

Тогдашние оппоненты железных дорог ориентировались не только на дороговизну металла. Куда важнее было простое рассуждение: трение колёс локомотива о рельсы не сможет преодолеть трение колёс вагонов. Разница между трениями качения и скольжения ещё не была в ту пору толком изучена.

Может быть, причина такого недоверия к новым изобретениям — не только подсознательная нелюбовь и неосознанный страх перед всем новым, свойственные среднестатистическому чиновнику. Мешает и огромное количество псевдо-изобретателей, заваливающих серьёзных учёных горами своей «продукции» вроде всё тех же вечных двигателей. Или непроверенных фильтров.

Изобилие продуктов такого творчества, в котором нелегко оказывается найти «жемчужное зерно», заставляет вспомнить высказывание Чарлза Кеттеринга: «Изобретатель — тот, кто не относится слишком серьёзно к своему образованию». Но тем не менее это не оправдывает тот факт, что по-настоящему важные и необходимые открытия и изобретения могут годами и десятилетиями оставаться неизвестными и невостребованными. Вспомните Наполеона: история, как всегда, способна повториться — и не только как фарс…

Бигуди № 54

Впрочем, неплохим изобретателем может оказаться и лицо весьма высокого ранга, например, царствующая особа. Исторический пример: во времена Екатерины II молодые столичные щёголи завели новую моду. Они стали разгуливать по Петербургу в белых перчатках, с непременными лорнетами, дабы благосклонно рассматривать хорошеньких горожанок. Мода сия зело не понравилась императрице. Однако попросту запретить новую моду, издав указ, было для Екатерины дурным тоном — как же демократию потом строить в этой стране? Хоть какой-нибудь Думы, которая взяла бы на себя быстрое обсуждение сразу в трёх чтениях и единогласное голосование за новый неумный законопроект с последующим его обоснованием, ещё не было, слава Богу. Пришлось Екатерине Великой выкручиваться из ситуации самой. То есть указ царский, конечно, издавать пришлось, однако решение императрицы было весьма остроумным. После сего указа никто из модников и не подумал бы щеголять в белых перчатках с лорнетом в руках. Неприлично-с… Что же за указ издала Екатерина? Почему вдруг стало неприличным для молодых дворян использовать эти детали одежды?⁷²

Концепция как изобретение

Рассуждая о теории красоты и красоте теории Эдвард де Боно в девятой главе книги «Использование латерального мышления» отмечал:

«В известном смысле наука является высшей формой искусства, поскольку здесь совершенство новой идеи не является делом вкуса или моды. И хотя науке явно недостаёт эмоциональной насыщенности и всеобщей притягательной силы, тем не менее

ей внутренне присуща строгость. Различие между требованиями искусства и науки особенно наглядно представлено в творчестве Леонардо да Винчи. Искусство Леонардо прекрасно — это несомненно. Однако и его научные идеи подчас определялись единственным критерием — красотой. Так, в набросках предложенного им летательного аппарата Леонардо больше внимания уделил оформлению приспособлений, помогающих воздухоплавателям сойти с аппарата на землю, чем самой летательной способности аппарата. Великого художника больше занимала завершённость того, что было доступно восприятию, нежели реализация того, что может понять только посвящённый».

Вообще говоря, изобретателем можно назвать каждого, кто создаёт нечто новое в какой-либо сфере жизни общества. Вот примеры.

Конечно, великим изобретателем был Леонардо. Об этом свидетельствует множество сделанных им чертежей «крылатых машин», движущихся под водой кораблей, создание им камеры-обскуры. Но разве не была изобретением созданная им и — увы! — не дожившая до наших дней конная статуя миланского герцога Сфорца? Неужели не художественное изобретение — воздушная перспектива в «Джоконде» или потрясающая энергия знаменитых картонов, изображающих битву при Ангиари? В этих двух последних примерах некоторые художественные приёмы, позволившие создать выдающиеся произведения искусства, использованы впервые.

«Архимедов винт» — выдающееся изобретение древнего гения. Как и его способ фокусирования солнечной энергии с помощью системы зеркал или невероятной мощи камнеметательные машины. Но разве не было изобретением открытие Архимедом математического «метода исчерпывания» — прообраза исчисления бесконечно малых, созданного Ньютоном и Лейбницем лишь спустя почти 2 тысячи лет? А изобретение Альбрехтом Дюрером гравюры — это именно техническое продвижение? Или всё же великое достижение в художественном творчестве? А жанр (впоследствии выросший в творческий метод) научной фантастики, созданный Жюлем Верном, неужели не великое изобретение? Или новая музыкальная форма — симфония, придуманная Йозефом Гайдном?

А чем считать обратную перспективу классических икон — Божьим указанием или следствием бесталанности первых иконописцев и незнания ими законов живописи? Или открытием безвестного художественного гения? Как показал знаменитый разработчик систем управления ракетной и космической техникой академик Борис Раушенбах, такая перспектива (всмотритесь в рублёвскую «Троицу»!) — не просто выбор из множества психофизиологически равноправных систем отображения трёхмерного мира в двухмерный. Это выбор именно идеологический, утверждающий примат взгляда на мир извне, с точки зрения его творца. То есть икона — наглядная демонстрация божественного восприятия божьего творения.

Жаль, что я не могу себе позволить уделить слишком много внимания этим волнующим рассказам о создании великих произведений искусства и технических изобретений — всё же не это главный предмет нашей книги. Обратим внимание, однако, ещё хотя бы на взаимовлияние открытий и изобретений в различных сферах жизни и творчества, взаимопомощь рук человеческих и мысли, тела и духа. Вот скрипки Антонио Страдивари — конечно, плоды изобретательского гения, изменившего форму инструмента, создавшего особый состав лака и грунтовки скрипок. Рядом с его инструментами, секрет звучания которых так до конца и не разгадан, таинственно поющие скрипки Амати, инструменты Гварнери. Великие изобретения технических гениев и только? Но если бы не эти скрипки великих итальянских мастеров, разве написал бы Никколо Паганини «Вариации на одной струне» и «Кампанеллу», а Джузеппе Тартини свои «Дьявольские трели»? На каком инструменте можно было бы всё это сыграть?

Антон ван Левенгук, создатель уникальных микроскопов (после его смерти осталось 273 микроскопа и 172 линзы, собственноручно изготовленные), великий экспериментатор, регулярно, каждые два месяца направлявший сообщения о новых открытиях — он мог рассматривать предметы размером в 1.5 микрона! — в Лондонское Королевское общество, он кто — естествоиспытатель, учёный, техник? Стараясь, как он сам писал, «сделать очевидной истину…насытить свою страсть проникнуть… в начало вещей», разве не внёс он, пусть и косвенно, выдающийся вклад в мировую художественную культуру? Ведь именно после того, как Джонатан Свифт посетил его мастерскую — лабораторию в Дельфте, написаны две новые части удивительных «Путешествий Гулливера».