Билет на Марс
Шрифт:
Милиционер перевел друзей через площадь. Обратив внимание на пса, он удивился:
— Что это за страшилище?
— Гром это… С нами, из Уньчи…
— Н-да! А намордник и поводок ему, ребята, надо купить. Обязательно.
— Скажите, а как нам найти улицу Садовую, дом тридцать один? — вспомнил Геша.
— Садовая? — Милиционер задумался. — Садовая, говорите? Так, так… Садитесь на трамвай и поезжайте до остановки Подгорной, а затем вниз. Через два квартала будет Садовая. Запомните, остановка Подгорная.
Он опять откозырял
Трамвай был полон, народу набилось словно спичек в коробке. Мальчики по незнанию забрались с передней площадки прицепного вагона, удивляясь, почему у одних дверей такая толкотня, а у других свободно. Прижались к стенке и портфелями загородили Грома. Он притих, словно понимал пребывание его в трамвае без намордника противопоказано.
Кондуктор, молоденькая девушка с кожаной сумкой, вручая билеты, ответила на Гешкин вопрос:
— Подгорная? Это не скоро. Через весь город ехать надо. Я объявлю. Граждане, кто еще не взял билеты?
Полная женщина, разморенная духотой вагона, неповоротливая, раздраженная, продвигаясь к двери, наступила собаке на хвост. Гром рванулся и залаял. Друзья с испугом переглянулись: высадят их из трамвая вместе с собакой.
Кондуктор резко повернулась и с подозрением посмотрела на ребят. Смышленый Геша тотчас нашелся — выпучил глаза и смешно, по-щенячьи, тявкнул. Пассажиры засмеялись, а девушка нахмурилась и с осуждением сказала:
— Такой большой и такой дурной!
Уньчане прижались к трамвайному окну. Перед ними вставал во всей своей красе новый уральский город. И то, что город сам по себе был хорош, и то, что впервые они в нем, заставляло ребят замирать от удивления.
Трамвай ехал посреди улиц, полных движения. Колоннами, точно связанные невидимым канатом, шли друг за дружкой машины: юркие «газики», серые «минчане» с бодливым зубром на капоте, приземистые «ярославцы» с фигуркой медведя на радиаторе. Обгоняя грузовики, прошмыгивали стремительные «Волги», обтекаемые «Победы» и похожие на сундуки «Москвичи». По тротуарам тянулся нескончаемый поток людей, точно проходила демонстрация. Дома, расцвеченные вывесками, скверы, яркие от цветов, площади с сиротливо стоящими памятниками, сады с густой, непроглядной зеленью мелькали перед потрясенными путешественниками.
Потом домов не стало, за широкой площадью показались заводские корпуса: серые кубы из бетона и стекла. Даже из трамвая чувствовался пульс трудовой жизни завода, В сталелитейном цехе разливали металл, и огненные сполохи выбивались из цеховых ворот. В кузнечном отковывали какую-то большую деталь, и от ударов молота вздрагивали стекла в огромных оконных рамах. Поднялась к облакам гребенка высоченных труб. Из одной трубы тянулся дым — густой, черный, казалось, упругий; из соседней он вился молочным парком, а у крайней вытянулся рыжим-прерыжим хвостом лисы-огневки.
Заглядевшись на завод, друзья забыли про собаку. Воспользовавшись
— Это еще что такое? — возмутилась кондукторша. — А ну, сходите!
Она надавила два раза кнопку звонка, и трамвай, заскрежетав тормозами, стал. Щелкнув, открылись двери, и друзья, не дожидаясь напоминания, выскочили из вагона. Трамвай поехал дальше.
— Навязался на нашу шею!.. Вот и страдай из-за тебя! — отчитывал Юлька Грома. — Был бы хоть видной собакой, такой, как у пограничников, а то страшилище…
И они, унылые, побрели вдоль трамвайных путей к остановке Подгорной.
Дом 31 по улице Садовой оказался совсем рядом с остановкой. Друзья не без труда нашли нужный подъезд и по широкой лестнице поднялись на второй этаж.
На двери, обитой черной клеенкой, выше железного ящика для писем и газет, был привинчен эмалированный аккуратный номерок.
— Здесь! — радостно вздохнул Геша.
Он передал Юльке свой портфель, ладонью пригладил взлохмаченные ветром волосы и нерешительно постучал. Никто не ответил. Тогда Гешка стал стучать решительнее.
— Звонок же есть! — с укором прошептал Юлька.
И верно, на косяке двери белела пуговка звонка. Досадуя на свою недогадливость, Гешка решительно нажал кнопку.
От такого оглушительного звонка, казалось, вздрогнул весь дом, а не только Юлька с Гешкой. Послышалось шарканье подошв, глухое покашливание, за дверью что-то звякнуло, и она открылась.
Перед мальчиками стоял высокий, сутулый старик с густыми усами, концы которых поседели, и казалось, что он их запачкал в муке. Лицо его, сухощавое и горбоносое, с плотно сжатыми губами, было строгим, и только большие глаза смотрели доброжелательно.
Заметив нерешительность ребят, старик улыбнулся, показав снежно-белые, явно вставные зубы:
— Слушаю вас, молодые люди!
— Нам нужен товарищ Голощапов, — сказал Гешка.
— Папа Петра Петровича… — как всегда, некстати, влез Юлий.
Старик улыбнулся:
— Я и есть Голощапов.
— Мы из Уньчи… Вот письмо вам.
— По командировочным удостоверениям приехали. И Гром с нами, — вставил опять Юлька.
— От Петра, значит. Ну что же, проходите, ребята, и Грома приглашайте.
Они прошли в высокую, просторную комнату. Старик поднял письмо перед окном, торопливо оторвал сразу появившуюся на конверте светлую каемку. Развернув хрустящий лист, он быстро читал, то и дело передвигая бумагу вверх.
— Мой дом — ваш дом! — доброжелательно сказал старик, складывая письмо по сгибам. — Располагайтесь, ребятки… Сейчас я чаёк вскипячу.
Через полчаса ребята сидели за столом и, перебивая друг друга, рассказывали старику про Уньчу, Петра Петровича, делились своими впечатлениями о красивом городе Осинниках. А Гром удобно устроился в передней.