Билет на всю вечность : Повесть об Эрмитаже. В трех частях. Часть третья
Шрифт:
– А в колонию?
– Это уже сложнее. И дольше.
Поговорить с Василисой все же удалось. Дело спас Васильков. Он пошел на хитрость, демонстративно выудил из кармана пачку хороших папирос и закурил. Мальчишка повел носом раз, другой, потом не выдержал, сменил тон и попросил папироску.
– Мужчины, умоляю. Мне плохо. Ну, хотите, я для вас станцую?
– Цыганочку с выходом? – спросил Старцев и хохотнул. – Или танго?
Высокая женщина огладила юбку на бедре, не понимая, шутят видные мужчины или взаправду хотят посмотреть на
– Да я что угодно могу исполнить, – проговорила она. – И цыганочку, и танго, и фокстрот, и румбу.
– Ишь какая талантливая! И где ж ты всему этому научилась? – не сдержался Иван, нарушая свой же совет не обращать на попрошайку внимания.
– Так я же балерина. Бывшая, правда, – вздохнула та. – Окончила Московский балетный техникум, пять лет танцевала в Большом, пока не сломала ногу. Я ведь и солировала на сцене, и даже на фронт с бригадой артистов ездила, в кузове полуторки перед бойцами выступала. Знаете, как они мне аплодировали!
Вдруг, разом преобразившись, она прямо на пыльной мостовой изобразила несколько грациозных па. Солнечные лучи, наискосок пробивавшиеся сквозь листву, настолько удачно легли на танцующую женщину, что на миг превратили ее лохмотья в настоящий театральный костюм. Мостовая с палисадником и рядком деревьев, уходящих вдаль, послужили живописными декорациями. Незабытая легкость, годами отточенные движения тотчас преобразили бездомную побирушку в самую настоящую актрису.
От неожиданности Васильков остановился и едва удержался, чтобы не захлопать в ладоши. Не меньше удивился и Старцев. Он пробубнил что-то невнятное, сунул балерине купюру и, опираясь на свою тросточку, бросился догонять инспекторов, ушедших вперед.
По последнему адресу был зарегистрирован некто Тимур Тактаров, четырнадцатилетний мальчуган, доставлявший немало хлопот сотрудникам местного отдела по борьбе с детской беспризорностью. Проживал он вместе с пьющей матерью на втором этаже ветхого дома, который постепенно разваливался и уже лишился многих жильцов. Отец Тимура ушел на фронт и пропал без вести в первые дни войны, старший брат связался с уголовниками и мотал второй срок в лагерях, младшая сестра умерла от инфекционного менингита.
Инспектора без труда отыскали в кривом переулке дом с облезлыми стенами и чернеющими амбразурами пустых окон. Перед входом в единственный подъезд сидела крупная собака, дворняжка с незатейливым рыжим окрасом, окруженная едва ли не десятком щенков, совсем еще мелких. По скрипучим деревянным ступеням офицеры и сержант поднялись на второй этаж, постучали в дверь, обитую мешковиной.
Никто не отозвался. Дверь оказалась открытой.
В коридоре четверых гостей встретила женщина лет сорока с босыми грязными ногами, в выцветшем сатиновом халате, полы которого она не поторопилась запахнуть.
– Вам кого? – спросила она грубоватым голосом.
Младший лейтенант Теплов шагнул к ней и спросил:
– Где твой сын, Тактарова?
– Это опять ты. Не знаю. С утра был здесь. – Женщина
В квартире, некогда просторной и довольно уютной, теперь царил беспорядок. На полу валялся мусор, какие-то старые вещи, распотрошенное велосипедное седло. Чуть ближе к кухне стояло корыто, тоже наполненное всякой дрянью. Кухонная дверь, снятая с петель, подпирала стенку. До войны, когда дом был в надлежащем состоянии, Тактаровы, скорее всего, занимали в этой коммуналке одну комнату. Теперь же, до сноса ветхого жилья, они попросту пользовались всеми пустовавшими площадями.
Васильков и сержант Нилова остались у двери, Теплов и Старцев быстро пошли в сторону дальней комнаты.
– А ну, стоять! – послышался властный голос лейтенанта.
Спустя несколько секунд он вышел в коридор, ведя за собой мальчугана с заспанным лицом.
– Чего пристали! Я ничего такого не делал! – бурчал он и тер кулаком глаза. – Я спал. Отпусти!
– Не бойся, мы тебя не заберем, – поспешил успокоить пацана Старцев. – Нам нужно просто с тобой поговорить.
– О чем? – продолжал тот тянуть противным скрипучим голосом. – Ой, больно! Отпусти! Отстань, говорю, или я тебе раковину на голову надену!
– Я тебе надену, стервец!
Наблюдая за огольцом, Васильков никак не мог поверить в то, что ему четырнадцать лет. Небольшого роста, щуплый, руки словно плети, впалые щеки, набухлые коленные суставы, в точности как у узника концлагеря. На мальчишке были широкие семейные трусы и большущая серая майка, видно, оставшаяся от старшего брата. Чтоб она с него не спадала, лямки позади пришлось перевязать бечевкой. Под ней топорщились острые лопатки, спереди сквозь большую дырку виднелись ребра. Если бы Александр повстречал его на улице, то больше одиннадцати лет ни за что не дал бы.
– Ему точно четырнадцать? – тихо спросил он у девушки, стоявшей рядом.
– Да, мы проверяли, – шепотом ответила она.
– Отчего же он такой мелкий?
– Родился недоношенным, часто болел. Плюс регулярное недоедание.
В это время Старцев подтолкнул парня в спину и сказал:
– Пройдем на кухню. Там у вас посветлее.
– Я пить хочу, – ныл Тимур. – И в туалет тоже.
– Ну так иди. Только мигом. У нас дел по горло!
Мальчишка живо просочился в ванную и прикрыл за собой дверь. Послышался шум воды, брызжущей из крана.
Пока мальчишка справлял нужду и пил, Иван обратился к матери:
– Чего ж ты за парнем не следишь, Тактарова? Или все равно тебе, что с ним станет?
– Чего за ним следить-то? Он большой уже, своим умом должен жить, – проворчала в ответ женщина. – Пока маленький был, беспомощный, я следила, выхаживала. А теперь пущай сам карабкается.
– Тебя твоя мамаша так же воспитывала? – съязвил Старцев. – Небось лет до двадцати под родительским крылышком нежилась!
– Я девкой родилась. Мне полагалось нежиться. А он мужик!