Билет на всю вечность : Повесть об Эрмитаже. В трех частях. Часть третья
Шрифт:
А еще пришло осознание, как же быстро, бестолково и позорно заканчивается жизнь. И от этого он взвыл волком из последних сил.
И тут поверх гвалта и ругани пронеслась длинная трель милицейского свистка. И где-то в отдалении, в другом мире, находящемся будто за стеклом, прозвучало:
– Граждане, разойдитесь! Не устраивайте самосуд!
Это был 1939 год. Именно тогда Михай Арапу, 1923 года рождения, цыган, лицо без гражданства, попался в руки правосудия в первый раз.
Советская власть в те годы к обычной уголовной рвани испытывала нездоровое снисхождение. Имела место концепция, что вся преступность – это наследие царизма
– Жалко, на месте этого гаденыша не затоптали. Воздух стал бы чище…
Это был единственный раз, когда Михай фигурировал в судебных материалах.
Впрочем, сидеть ему долго не пришлось. В марте 1941 года он сбежал во время этапа в Сибирь. С товарищами цыганами разобрали в теплушке пол и спрыгнули прямо на пути. Двоих зашибло и раздавило колесами, а Михай выжил. Следы его затерялись на просторах страны.
В оперативных материалах время от времени возникал чрезвычайно дерзкий и волевой, при этом совсем молодой цыган, значащийся под разными кличками – Лихо, Добрый. С воровским миром он контактировал, но вместе с тем держался немного в стороне.
В Калининской области в 1945 году ограбили военный склад с убийством часового. Преступники вывезли на машине кучу имущества. Верховодил там Михай. При этом в глаза бросалось его необычное хладнокровие и крайняя свирепость. Один бандит все время дергался, егозил. Когда налетчики убили часового, нервного бандита трясло, зуб на зуб не попадал. Михай на глазах у всех застрелил его со словами:
– Слишком нервный. Выдаст.
Почти всю шайку тогда поймали и после недолгого следствия пустили в расход. Но Михая так и не взяли.
Позже еще не раз возникал в самых горячих делах некто, похожий на беглого цыгана. Его подельники садились. Гибли. А этот, скользкий, верткий и опасливый, всегда уходил.
– То есть он пятнадцать лет безнаказанно грабит и убивает! – возмутился Васин, выслушав перечень бандитских подвигов. – И где тогда вся наша милиция и прокуратура? Как нам в глаза людям смотреть?
– Ох, товарищ Васин, – улыбнулся Апухтин. – И не такое еще бывает. Помню, вел я в 1936 году одно дело. Десять лет банда Бекетова уничтожала и грабила крестьян, которые выезжали из деревень на заработки. Порой убивали целыми семьями, ни детей, ни старых, ни малых не щадили. Под видом найма на работу преступники знакомились с сельчанами на станциях, вывозили их в лес и кончали. А потом женам от имени замученных слали телеграммы: «Добрался. Обустроился. Собирай все деньги и приезжай». Встречали на вокзале семьи с детьми. Вывозили в лес и тоже убивали. Пятьсот человек на тот свет отправили.
– Сколько, сколько?! – изумился Васин.
– Пятьсот. А может, и больше. И мы столько лет не могли связать совершенные в разных областях убийства воедино и понять, что действует одна шайка. А когда поняли, вычислить ее было делом техники.
– Удивительно, – покачал головой Васин.
– С того времени, где бы я ни работал, всегда ищу
– Пока еще не спета, – возразил Васин. – Где его искать? Как птица вольная – нигде гнезда не вьет.
– Ой, ладно, практикант, – махнул рукой Ломов. – У своих цыган он хоронится. Их и в подельники берет. Теперь мы знаем, у каких именно цыган.
– Село Боржавское. Закарпатье, – протянул задумчиво Апухтин, поглаживая бумажку. – Во время войны цыгане с тех мест бросились врассыпную. Правда, не все успели. Работал я с ними тогда по некоторым делам. Они рассказывали, что у них сперва настроения были – мол, немцы придут – цыганам даже лучше будет. В Германии частная собственность, в колхозы никто не загоняет, а значит, есть что спереть. Так воровать легче.
– Дураки, – сказал Васин.
– Дураки. Потому что на завоеванных территориях первые действия немцев – это массовое уничтожение евреев и цыган. Притом если по евреям какие-то процедуры еще соблюдались, то с цыганами вообще не церемонились. Вот идет цыганский табор. А тут немецкая танковая колонна. И – сразу по кибиткам гусеницами. А кто побежал, тех из пулеметов. Никого там не осталось.
– После войны вернулись, – уточнил Ломов.
– Вернулись, – кивнул следователь. – По-моему, даже больше, чем было. Но теперь с репутацией пострадавших от фашизма. Хотя сами нисколько не изменились. Они как сорняки: как их ни выдергивай, все равно растут.
– Удивительный народ, – произнес Васин.
– У тебя есть возможность познакомиться с закарпатским народом лично, – усмехнулся Апухтин.
– Я уже понял, – кивнул Васин.
– Должны же в Закарпатье следы Михая остаться, – рассуждал следователь. – Не бывает у цыган так, чтобы родич с концами их бросил. Для них изгнание из племени – самая страшная кара.
– Племя. Пещера. Каменный топор и шкуры. Тьфу, – Васин скривился. – Когда ехать?
– Лучше завтра, – сказал Апухтин.
– Не выйдет, – возразил Ломов. – Завтра общеобязательная для всего личного состава УВД политинформация. А потом, студент, – стук колес и кипяток из титана.
– А это тебе за страдания, – Апухтин вытащил из ящика стола коробку с конфетами «Трюфель». – Для следовательши…
Глава 40
Васин вручил коробку конфет Ксюше.
– Это тебе от коллеги, – сказал он, глядя на расцветшую радостной улыбкой дочку.
– А что ему в ответ сказать надо? – строго спросила Инна Ксюшу, крепко схватившую коробку.
– Передай ему спасибо! – выдала на душевном подъеме дочка.
– Хорошо, – кивнула Инна. – Вежливая девочка.
– А еще передай, что я их скоро съем, – дополнила Ксюша. – И пусть еще пришлет.
– Что? – уставилась на нее Инна. – Это что же, к тебе с добром, а ты и рада на шею сесть!
Инна принялась строго выговаривать дочке, а Васин отодвинулся от них подальше. Вот не умел он так запросто разговаривать с Ксюшей. Смущался как-то. Относился к ней как к хрупкой хрустальной вазе. Не то что шлепнуть, голос повысить боялся – вдруг разобьется. В результате готов был позволять ей что угодно, при этом ясно понимая, что рискует разбаловать ребенка. Слава Богу, есть Инна – строгая, обстоятельная. Всегда разъяснит дочери, как надо и как не надо. И Ксюшку держит в руках крепко.