Бирит-нарим
Шрифт:
Нур-Айя помедлил, словно взвешивая слова.
– - Видел его вскоре после того, как стал свободным... Он и до этого появлялся в Ашшуре, но в тот раз пришел проститься с нашей хозяйкой. Решил отправиться в путь...
Темная комната, огромный город, и жажда, -- все отступило на миг. Запахом степных трав обдало, ощутил смятое покрывало под рукой, и смех Ашакку коснулся сердца, согрел. И голос ее казался таким близким, что дышать стало еще трудней.
"Я хотела пойти в Баб-Илу, но теперь нет нужды.., -- так она сказала.
– - Теперь и я хочу покинуть этот
– - Он обратил кого-то, верно?
– - спросил Лабарту. И только теперь понял, что опустил взгляд, вниз смотрел, на темные циновки на полу.
– - Потому больше ничего не держало его здесь, мог уйти...
– - Нет, -- отозвался Нур-Айя, и ясно было -- удивлен.
– - Никого мой брат не хотел оживлять своей кровью и не раз говорил об этом... С ним был человек, прошедший обряд и связанный с Илку, как Амата со мной. Они ушли вдвоем, а больше никого не было с ними.
Лабарту кивнул, не поднимая взгляда.
Сделал то, что давно хотел сделать... Что ж...
Воспоминания мешались с жаждой, и откуда тянется тоска -- как различить сейчас? Хотел услышать больше про Илку, -- куда держал он путь, и кто тот человек, что прикован к нему навеки ... Но знал -- не время сейчас.
– - Я пришел предостеречь тебя, -- сказал Лабарту.
– - Рассказать о том, кто искал со мной встречи сегодня.
И все также глядя мимо Нур-Айи, повел речь про Эррензи. Говорил коротко и сдерживал жажду, хоть и пыталась она сбить рассказ, спутать слова. Нур-Айя слушал молча, сидел неподвижно.
– - Потому лучше обходи его стороной. И всем, кого знаешь, расскажи о нем, -- пусть не ведут дел с Эррензи, пусть знают, кто это. Он посмел вернуться в страну черноголовых, посмел, хотя резня была здесь из-за него, и лишь двое остались в живых -- он и я...
Замолк, и стали слышны далкие звуки, -- гонг на вершине зиккурата, голоса во дворе... Потом Нур-Айя кивнул и проговорил, медленно, негромко:
– - Илку рассказывал, что ты побывал в дальних землях, доходил даже туда, где снег зимой выпадает на равниах, не тает... Многое видел, но вернулся сюда, в страну меж двух рек. Должно быть, сильна твоя любовь к этой земле, к ней прикипело твое сердце.
Лабарту вскинул голову, поймал взгляд Нур-Айи. И растерян был, не знал, что ответить, -- не ждал таких слов.
– - Здесь, на берегу Евфрата, я родился...
– - так сказал и поднялся со скамьи.
Пора было уходить, и потому простился с Нур-Айей, поспешил из храма.
Но мысль, непрошенная, не уходила, голосом жажды билась в сердце.
В этой земле я родился... но не люблю ее.
Глава четвертая
Осада
1.
Прежде, давным-давно, когда еще человеческая кровь текла в Ишби, и человеческим было сердце, -- первый месяц казался самой прекрасной порой. Странно было вспоминать это, -- ведь словно бы и не Ишби, а кто-то чужой, незнакомый считал дни до разлива.
Но теперь вовсе не радовала душу мысль о весенних торжествах, хотелось, чтобы зима задержалась, -- и
Да... но не этой зимой.
Ишби торопливо задвинул засов, прислонился к воротам. Сердце стучало ровно и дыхание не сбилось от быстрого бега, -- но рукав рубахи был порван, и в ушах все еще звучали крики.
Это не может длиться вечно. Придет разлив -- и все закончится.
И, хоть и не было в том нужды, Ишби позвал, мыслью коснулся хозяина -- "Я вернулся" -- и закрыл глаза.
Никогда прежде он не видел такой зимы в Баб-Илу.
Город пропитался запахом гнили. Привкус этот был повсюду, даже в храмах, -- аромат воскурений не мог заглушить его. Дым затягивал небо, клубился, заползал в дом, делал горькой воду и нагонял тоску на сердце. На рыночных площадях толпились люди, и за бесценок отдавали золото, серебро и дорогие ткани, -- лишь бы купить зерна. И то и дело разгорались ссоры, ножи шли в ход и камни, и городской страже не под силу было сохранить покой в Баб-Илу.
"Только это и хорошо сейчас, -- так сказал хозяин, и Ишби не уставал повторять себе его слова.
– -Убивать можно безнаказанно, никому сейчас нет дела".
Да, можно не останавливаться, выпивать жизнь жертвы вместе с кровью, черпать в этом особую силу... Но все чаще видел Ишби на улицах города тех, к чьим жилам не желал прикасаться. Солнце в их крови горело мутно, скрытое, как и в небе, горьким дымом. Горожане страшились недуга, толпами устремлялись в храмы, читали заклинания, отпугивающие демонов, -- но смерть уже проникла в Баб-Илу, опередив врагов.
Враги пришли из Элама и не первый месяц стояли под стенами города. Ишби иногда поднимался на башню возле северных ворот, смотрел вниз, на войска чужеземцев. Лагерь их с высоты казался игрушечным селением, люди сновали там как муравьи, солнце вспыхивало на щитах и бронзовых бляшках доспехов. Ишби пытался пересчитать колесницы, но каждый раз сбивался со счета. Смотрел на осадные машины, пытаясь угадать, для чего они, -- и не мог понять. И кого ни спрашивал, никто не знал, сколько еще продлится осада, устанут ли чужаки ждать под стенами, ворвутся ли в город, или царь сам распахнет перед ними ворота... Но голод и болезни уже захватили Баб-Илу, а зима все не кончалась, и Ишби чувствовал себя зверем, попавшем в ловушку.
Ишби открыл глаза, когда хозяин вышел во двор. А мгновение спустя и Зу показалась на пороге, -- закутанная с ног до головы в простое покрывало, лишь лицо открыто да кисти рук. Странно было видеть ее такой, -- не украшенную подвесками, кольцами, и ножными браслетами, ступающую бесшумно.
– - Дрался?
– - спросил Лабарту. Как и Зу, он снял украшения, а волосы завязал куском ткани, спрятал, чтобы не рассыпались по плечам.
Ишби одернул разорванный рукав, мотнул головой.