Биробиджан - земля обетованная

Мелихов Александр Мотельевич

Зато советскую власть их присутствие настораживало все больше и больше: Сталин постепенно выкорчевывал все конкурентные грезы, насаждая единый монополистический фантом — образ себя самого; для этого было необходимо истребить или запугать до оцепенения прежде всего идеалистов, романтиков, способных грезить о чем-то бесконтрольно. Осенью 1935 года Совнарком за подписью В. М. Молотова принял постановление о порядке въезда из-за границы трудящихся-евреев на ПМЖ в ЕАО: въезд разрешался лишь тем, кто принял гражданство СССР, обладал полезной квалификацией и физическим здоровьем и вдобавок дал подписку проработать там, где велит начальство, не менее трех лет. Но даже при этих настораживающих условиях с 1934 по 1937 год из-за границы в Еврейскую автономную область прибыло свыше полутора тысяч таких «полезных евреев». И тем не менее именно по ним пришелся один из главных ударов тридцать седьмого года, когда Сталин решил

террористическим путем осуществить унификацию коллективных грез. Истребляемые романтики писали ему душераздирающие письма: я всю жизнь служил коммунистической идее, сидел в тюрьмах, добровольно приехал строить социализм… Сталин, читая подобные исповеди, должно быть, только вдумчиво кивал: ага, значит, ты именно тот, за кого я тебя принимал, тебя-то мне и надо. Ему и нужны были именно идеалисты.

Однако ту морковку, которой их завлекали — еврейское национальное государство в государстве (интернациональном), — Советы тем не менее до поры до времени старались представить как можно более аппетитной. М. И. Калинин на уже упоминавшейся встрече в мае 1934 года посетовал, что из Еврейской автономной области евреев вернулось больше, чем осталось, но тут же поманил новой грезой: вот если бы, дескать, в ЕАО собралось тысяч сто евреев, можно было бы перекрестить ее аж в целую автономную республику. Республика — это имя больше двух лет чаровало еврейский слух. Но уже в ноябре 1936-го, на пороге известных роковых событий, Сталин почел излишним возбуждение чрезмерных еврейских мечтаний. В своей речи о проекте Конституции СССР он сформулировал три необходимых условия, без которых автономная область не может сделаться республикой: во-первых, республика не должна быть окруженной со всех сторон территорией СССР, во-вторых, национальность, давшая республике имя, должна представлять в ней более или менее компактное большинство, а в-третьих, население ее должно составлять не менее хотя бы миллиона.

При оптимистическом прогнозе о прибавлении еврейского населения по 4 тысячи ежегодно срок достижения такого порога составлял 250 лет. Однако в году, последовавшем за учреждением ЕАО, 1935-м, в Биробиджан прибыло 8344 человека, причем девять десятых из них были евреями. К концу этого года доля еврейского населения в Еврейской автономной области оказалась самой высокой за всю историю ее существования — 23 процента. В 36-м году в ЕАО приехало более шести с половиной тысяч переселенцев, из которых осело 45 процентов, зато в 1937-м правительство запланировало переселение целых 17 тысяч евреев, но приехало лишь немногим более трех тысяч. Хотя этим и занялся самый страшный и могущественный институт — НКВД, отчасти взявший в свои руки функции и КомЗЕТа, и ОЗЕТа, руководители которых были почти поголовно уничтожены вместе со всеми, кто в глазах Сталина хотя бы теоретически был способен на какие-то, даже самые, казалось бы, безопасные, но несанкционированные грезы.

В итоге после образования автономной области с 1934 по 1937 год в нее переселилось 23 тысячи человек, из которых осело приблизительно две трети. Результат, если учесть мизерность ресурсов, может быть, даже и неплохой. При всей бедности и безалаберности были достигнуты и довольно серьезные, по тогдашним меркам, экономические результаты. Разумеется, сельское хозяйство развивалось в рамках так называемого колхозного строя: к 1934 году Еврейская автономная область вышла на первое место в Дальневосточном регионе по уровню коллективизации — 89,9 процента. Особенное доверие здесь внушает нехватка последней десятой доли процента — не 90, а именно 89,9! При этом на пятьдесят обычных колхозов приходилось шесть еврейских.

Из сегодняшнего дня невозможно разглядеть, чтобы в них что-то делалось как-то особенно по-еврейски, экзотическими были, похоже, только имена коллективных хозяйств: Бирофельд, Валдгейм, «Ройтер Октябрь», Ленинфельд… Для серьезного читателя можно привести ряд любопытных цифр о росте технической вооруженности (в 1934 году в колхозах ЕАО было 73 трактора, 4 комбайна и 22 автомашины, а в 1935-м уже 135 тракторов, 21 комбайн и 35 автомашин), о росте посевных площадей (за этот же срок на 20 процентов) и поголовья всяческой живности, — которой было, по правде сказать, негусто, — лошадей 2581 к началу 1934 года и 2890 к началу 1935-го, крупного рогатого скота — 4428 и 4998; лучше всего обстояло дело с самым нечистым животным — свиньей, чье поголовье за год Съезда победителей и убийства Кирова более чем удвоилось — с 2532 до 5372. А к 1937 году количество лошадей возросло на 170 процентов, крупного рогатого скота на 23 процента, свиней же на 224 процента. Со свиньями у евреев по-прежнему обстояло лучше всего, — это было особенно трогательно. Свиней опережали только древние добрые козы — прирост аж 554 процента!

Не знаю уж, к какому времени относится анекдот — обмен телеграммами

между Москвой и Биробиджаном. Москва: «Организовывайте колхоз». Биробиджан: «Колхоз организовали. Высылайте людей». Тем не менее к концу 1937 года в ЕАО насчитывалось целых 22 переселенческих колхоза с общим населением 6380 человек (рост по сравнению с 1934 годом более чем в три раза). За это же время их посевная площадь увеличилась в пять раз, а раскорчеванная даже в шесть с половиной. Для серьезного читателя, находящего вкус в бухгалтерской «материалистической» истории, все возводящей к производительным силам, можно было бы привести массу полезных сведений о вспашке паров, зяби, яровизации и удобрениях, о пчеловодстве и рисосеянии. Однако пишущего эти строки как профессионального творца грез больше занимает история психологическая, история зарождения и борьбы человеческих страстей, неотделимая от истории коллективных иллюзий.

И тогдашнему государству, в отличие от нынешнего, нельзя отказать в определенной мудрости: оно ни на миг не забывало творить, насаждать и поддерживать выгодные для себя иллюзии. Именно тогда, когда у крестьян была окончательно отнята земля, а у евреев последние и без того сомнительные шансы на самостоятельность, 28 августа 1936 года еврейские переселенческие колхозы и колхозники получили государственные акты на вечное пользование землей, написанные на «государственном» еврейском языке. В соответствующем постановлении ВЦИК СССР говорилось, в частности, что, наконец-то обретя государственность и землю, «колхозники-евреи успешно овладевают техникой социалистического земледелия, поднимают урожайность полей, организационно и хозяйственно укрепляют колхозы, поднимают производительность сельскохозяйственного труда и на деле опровергают всякую буржуазную ложь о невозможности для еврейского населения освоения труда в сельском хозяйстве».

Прочно поддерживалась и другая фундаментальная иллюзия: во всех наших провалах виноваты наши враги. Типичная пятиминутка ненависти в газете «Биробиджанская звезда» за 21 марта 1937 года: «Внутри страны против нас хитрые враги организуют пищевой голод, кулаки терроризируют крестьян-коллективистов убийствами, поджогами, различными подлостями, — против нас все, что отжило свои сроки, отведенные историей, и это дает нам право считать себя еще в состоянии гражданской войны». Это была для победителей одна из самых безопасных войн в истории человечества — война с полностью дезорганизованным, психологически сломленным и материально обезоруженным противником. Но его истребление, преподнесенное народу как греза об опасной и спасительной войне, было придумано с немалым умом и пониманием коллективной психологии (невольно напрашиваются сравнения с сегодняшними либеральными реформаторами, поставившими на абсолютно чуждый коллективной человеческой природе прагматический рационализм). Это и впрямь действовало: если где-то дохли куры или заваливался сарай — это объяснялось происками троцкистско-бухаринских выродков и — тут бы всем насторожиться! — буржуазных националистов. Ибо под последнюю рубрику уже мог быть подведен всякий, кто понимал еврейскую государственность как возможность проведения в жизнь хоть каких-то специфически еврейских интересов.

Так впоследствии и случилось. Но пока любое хозяйственное совещание сопровождалось — только ли ритуальными? — призывами к бдительности, и бескорыстные энтузиасты так до конца своих дней и не могли понять, что этот сталинский лозунг был направлен в первую очередь против них.

Промышленное производство с точки зрения марксистской грезы было менее подозрительным, чем сельское хозяйство, но в Еврейской автономной области дело несколько осложнялось тем, что тамошняя промышленность началась с мелкобуржуазного кустарничества. Первой артелью сделалось маленькое предприятие по выпуску венских стульев, именуемое все-таки не «Венским», а «Биробиджанским стулом». За «Биробиджанским стулом» развернулись «Механизированный мебельщик», «Металлист», зимой и летом ладивший телеги и сани, «Химик», клеивший фанеру, «Пищепром», кормивший еврейских и прочих трудящихся, красное «Колесо Революции», без которого не могла сойти с места значительная часть биробиджанских телег и даже саней. Иные артели радуют слух одними лишь именами: «Смолокур», «Красный клещевик» (бочки) и даже «Первое мая», круглый год наполнявшее область известью.

Если мерить в тысячах рублей, то продукция кооперативов с 1929 по 1932 год нарастала вполне впечатляюще: 65, 590, 1120, 2000, — рост более чем в тридцать раз. При этом к началу 1932 года национальный состав работников кооперации распределялся следующим образом: евреи — 310 (60,2 процента), русские — 97 (19,4 процента), корейцы — 57 (11,4 процента), так что на долю китайцев и белорусов, вместе взятых, оставалось всего лишь 1,2 процента. Словом, базис биробиджанской промышленности, судя по всему, заложили именно евреи.