Бисерная игла

Ю Тимофей

Главные действующие лица все сплошь принадлежали либо к политической, либо к экономической элите, что, в сущности, не делало между ними большой разницы. Однако, что такое для целого мира потеря десятки-другой исполнителей? Пшик. Государственные машины и так готовили их бренные человеческие тела к переработке в прах забвения, а, в виду произошедшего, они хотя бы остались известными в веках. «Вонючая сотня», – так таблоиды ласково любили называть этих искалеченных людей.

Почему общество не возопило? Почему вокруг этого события, напротив, был сформирован веселый образ лихой средневековой ярмарки? Мужчина много размышлял об этом, хотя ответ был прост: Архимед

возродил традицию любимого народного развлечения – показательную казнь. Все участники адской мессы были людьми аморальными: преступниками, убийцами, педофилами, маргиналами с состояниями, работотрговцами, просирающими жизнь в камере из разноцветных блесток и многозначительных рож. Проза жизни. Папки с доскональным содержанием их существования давно были положены на стол правящих верхушек по ту и эту стороны океана – об этом мужчина узнал от своего начальника. Одновременно с этим Архимед воплотил любимый народный образ и показал теплой волатильной толпе свой сапог, под которым общественным массам было очень тепло. Остальные просто ломались, не выдерживая натиск.

Сказать, что легкое безумие охватило человечество – не сказать ничего. За несколько месяцев на планете свергли парочку малых режимов в странах, на которые цивилизованному миру было наплевать, в более просвещенных державах собрали организации сочувствующих Архимеду, у которых нередко случались столкновения с правоохранительными органами, а особые энтузиасты удалялись во власть спорных территорий тропических джунглей или раскаленных пустынь, объявляя их государствами. Среди названий чаще всего побеждал вариант «Новая Архимедия». Наконец, мир с головой захлестнуло разудалое ощущение, сносящее голову лучше любого алкоголя, – пьянящее чувство базарной справедливости.

Высокие кабинеты отреагировали на общее помешательство звенящим в тишине напряжением. Проблема, очевидно, была не в потере нескольких паршивых административных овец, а в международности прецедента, в том, с какой легкостью из полярных друг другу систем были изъяты в таком количестве столь разнородные элементы. Тайный экстренный конгресс сошелся только в одном: операция готовилась, скорее всего, не один год. На этом кладезь экспертных выводов иссяк, в отличие от желания действовать. По горячим следам международное сообщество собрало новую межгосударственную кормушку, которая должна была заниматься «подозрительной сетевой и наружной активностью международного характера». Что, в сущности, стояло за этой фразой, сказать было положительно невозможно.

Архимед не оставлял следов. Глупо ожидать от человека с такими размахами подобных оплошностей. Поиски оставались бесплодными: стоило только расставить все по своим местам, и стройная картина преступления ломалась, ведомая внутренним деструктивным порывом. Оставалось непонятным, сколько посредников у него было, и чем они занимались, с помощью каких каналов он собирал информацию, которая потом легла на столы руководящих людей, и совершенно неочевидным было, с какой степенью проникновения в корневые структуры ведомство имеет дело.

Мужчину в сложившейся ситуации радовало то, что аналитический отдел органов, к которым он сам имел отношение, сохранял хладнокровие. Это означало, что происходящее укладывалось в какие-то модели. В самые дикие, невероятные, разработанные с вопиющими допущениями, но все-таки укладывалось. Со временем, становилось все очевиднее, что задачу доверят ему. Так совпало, что мужчина стал идеальным кандидатом по возрасту, компетентности и, самое важное, инициативности. Инструкция в таких случаях всегда с одинаковой прямотой высказывалась о векторе приложении усилий: «при невозможности взять живым – ликвидировать».

Начало было положено, когда в условленной

камере хранения он нашел паспорт и ключи. Шумящие мимо него посетители вокзала не обратили никакого внимания на фигуру, которая в ближайшие годы могла (и это он осознавал без ложного бахвальства) определить их судьбу. Под знакомой темно-терракотовой обложкой документа, удостоверяющего личность, спрятался гражданин Российской Федерации Григорий Рукоумов. С тех пор он ходил под этим именем.

–

Григорий очнулся, когда холод опустил свои ладони на его руки. В глубине хвойного лесного моря пели соловьи. С неба доносились холодные голоса звезд. Их чистое синее сияние иголочками проникало в сердце, отчего то, вместе с кожей, покрывалось мурашками. Они пели на непостижимом человеку языке, однако нельзя было не признать красоту, заключенную в этих неправильных мелодиях. Возможно, и Архимед прилетел на Землю с одной из таких звезд, и вся его деятельность была не более, чем песней. Грустной и непонятой песней о жизни – оттого она представлялось такой разрушительно-трагичной.

Григорий всегда вспоминал Архимеда с наступлением темноты, в то время, когда велась панихида ушедшему солнцу. Собственно, Архимед и был для него приходящей тьмой. Не только отсутствием света, но его смертью, ползущей черной дырой, не делающей разницы между тем, что она поглощает. Их встреча отдала Рукоумову столько инерции, сколько хватит, казалось, на память до конца жизни. Сколь ярко сиял его злодейский светоч, столь тускло стало на преступном небосводе после Архимеда. Так же невзрачен стал и стремящийся к вызовам молодой и горячий Григорий. Разжечь пламя азарта профессионального охотника, кажется, больше так и не удалось никому.

–

Впервые они пересеклись на закрытом мероприятии. Одна из неприятных сторон работы на заданиях заключается в необходимом светском вращении и невозможности расслабиться, даже когда внутренности тянутся к соблазнительным напиткам и интригующим женским силуэтам. Под пронзительный звон хрусталя и сердитое шипение шампанского здесь писали краткосрочную историю, а обычно присутствующие в поле зрения лупоглазые чиновничьи морды полностью сменились на представительные, а иногда почти умные лица. Которые, впрочем, точно так же как и первые шли по влажным следам денег, власти и похоти.

Золотой свет под потолками поместья погас, чтобы выделить сцену, представление на которой давал один из самых модных театральных режиссеров современности. «Опять будут говном кормить», – подумал про себя Григорий. В этот момент кто-то, извиняясь, тронул его за плечо, отвлекая от занимательного зрелища: на сцену успел выбежать танцор в переливающемся костюме из кубов и конусов. Сзади Григория стоял длинный тощий человек, с прической на манер монашеского средневековья, с тем исключением, что ровный контур русых волос прерывался выстриженной пустотой в районе лба. Мотивы темных веков цивилизации прослеживались в одежде, стилизованной монашеской рясе, и книге в руке. «Библия Гутенберга», – декламировала обложка. Большие ищущие глаза не отрывались от лица агента.

– Да? – градус улыбки стремился к нулю, замораживая находящиеся рядом жидкости.

– Господин, м-м, – гость быстро сверился со своей книжкой, – Рукоумов?

– Чем могу быт полезен?

– Скорее, я могу быть полезен вам. Видите ли…, – гость взял Григория под руку, – не возражаете? Видите ли, мне представляется очень интересной сфера вашей деятельности, и я хотел обсудить с вами некоторые насущные вопросы, в которых мы будем друг другу полезны.

– Неужели? Едва ли в этом кругу кого-то могут привлечь жемчужные фермы. Я здесь, скорее, по случайности, нежели по необходимости.