Бить будет Катберт; Сердце обалдуя; Лорд Эмсворт и другие
Шрифт:
Энгус пытался урезонить ее, когда, зевнув, она выронила клюшку.
– А чего ты хочешь, – сказал он, – если всю ночь пляшешь?
Она удивилась.
– Неужели ты думаешь, что это отражается на игре?
– Отражается! Это ее губит.
– Все ходят в гости.
– Не перед важным матчем.
– У Ногги так весело!
– Да?
– Он – истинный волшебник. Видел бы ты его вчера! Он сказал Джеку Прескоту, что они покажут вместе фокус, тот положил руки на стол, Ногги поставил на них стакан воды и…
– И?.. – повторил Энгус, страшно страдая, что человек с гандикапом
– И ушел. А Джек не мог убрать руки, он бы весь облился. Мы просто выли от хохота.
– Так, – сказал Энгус. – Если тебя интересует мой совет, прекрати эти бесчинства.
– На той неделе я должна пойти…
– Почему?
– Я обещала. У него день рождения.
– Хорошо. Я пойду с тобой.
– Да ты заснешь. Видел бы ты, как он тебя изображает! Ведь ты и правда спишь в гостях.
– Возможно, я и вздремну. Но проснусь, чтобы увести тебя в приличное время.
– Я не хочу уходить в приличное время.
– Предпочитаешь шестнадцатое место?
Она побледнела.
– Не говори так.
– Я уже сказал.
– Шестнадцатое?
– Или семнадцатое.
Она резко выдохнула воздух.
– Хорошо. Уведи меня до двенадцати.
– Согласен.
Как все шотландцы, Энгус не улыбался, но сейчас был близок к улыбке. Впервые за несколько недель он увидел хоть какой-то просвет.
Только любовь заставила его извлечь накрахмаленную рубашку и надеть вечерний костюм. Погода стояла необычно теплая, он сыграл три раунда и ощущал ту тягу к покою и уединению, которую ощущают люди, одолевшие пятьдесят четыре лунки под жарким солнцем. Но чемпионат был назначен на завтра, и Эванджелину во что бы то ни стало надо увести как можно раньше, чтобы она выспалась. Преодолев тягу к пижаме, Энгус отправился к Ногги и вскоре стал страшно зевать.
Тяжко было видеть, что творится. Ногги Мортимер гордился своей расторопностью. Клуб буквально заполонили розы, папоротники, фонарики, златозубые саксофонисты, хихикающие девицы и легкие закуски. Житель древнего Вавилона одобрил бы все это, а вот Энгуса мутило. Клуб был для него чем-то вроде храма, где серьезные люди тихо рассказывают друг другу, как загнали мяч с трех ударов в далекую лунку.
Меньше мутить не стало, когда он увидел Эванджелину, танцующую с хозяином. Сам он танцевать не умел, даже не учился, опасаясь, что это испортит игру, и ничего не знал об особенностях фокстрота. Тем самым он не мог сказать, должен ли Ногги так прижиматься к его невесте. Может быть, должен, а может – нет. Знал он одно: на сцене, в мелодрамах, героини отстаивают свою честь, когда их пытаются обнять намного пристойней.
Наконец он ощутил, что больше выдержать не может. В соседней комнате было что-то вроде ниши. Он забрался в ее полумрак и почти сразу заснул.
Сколько времени он спал, неизвестно. Ему показалось, что минуту, но он явно ошибался. Разбудил его кто-то, трясущий за плечо. Поморгав, он узнал очень испуганного Ногги, который что-то кричал. Вскоре он разобрал, что тот кричит: «Пожар!»
Сон мгновенно слетел с Энгуса. Он был бодр и свеж, а главное – знал, что делать.
Прежде всего он подумал об Эванджелине. Сперва
Такая программа требовала быстрых действий, и он приступил к ним немедленно. Восклицая «Эванджелина!», он кинулся в зал и покатился по скользкому полу, а потом и упал.
Только тут он заметил, что кто-то привязал к его ногам ролики. Одновременно с этим открытием он услышал мелодичный смех и, подняв глаза, увидел кольцо веселых гостей. Самой веселой была Эванджелина.
Минут через пять мрачный, угрюмый Энгус дополз на четвереньках до кухни, где добросердечный лакей перерезал ремешки. Заметим, что на четвереньки он встал с третьего захода и ясно слышал, как Эванджелина уподобляла его действия перетаскиванию мешка с углем. Скорбно и серьезно шел он домой в темноте. Правая нога болела, но душа болела больше.
Любовь умерла, говорил Энгус. Он разочаровался в Эванджелине. Девушка, которая может хохотать, как гиена, в подобной ситуации, недостойна любви. Если она такая, пусть связывает судьбу с Мортимером. В конце концов, ей духовно близок человек, поправший закон гостеприимства. Ну что это – привязать ролики и крикнуть «пожар»!
Растершись целебной мазью, он лег и заснул.
Утром, когда он проснулся, душа его, как часто бывает, стала мягче и спокойней. Он по-прежнему полагал, что Эванджелина пала до уровня гиены, причем – умственно неполноценной, но приписывал это перевозбуждению, вызванному папоротником и фонариками. Короче говоря, ему казалось, что она обезумела на время, а он должен вернуть ее на путь добродетели, прямой и узкий, как средний газон. Тем самым, услышав телефонный звонок, а потом – ее голос, он приветливо поздоровался.
– Как ты там? – спросила она. – В порядке?
– В полном, – сказал Энгус.
– Эта ночь тебе не повредила?
– Нет-нет.
– Ты помогаешь мне на матче, да?
– Конечно.
– Это хорошо. А то я думала, ты пойдешь на скейтингринг. Ха-ха-ха, – засмеялась она серебристым смехом. – Хи-хи-хи.
Конечно, против этого смеха ничего не скажешь. Но бывают минуты, когда мы к нему не расположены, и, надо признаться, Энгус рассвирепел. Когда он подошел к первой подставке, почти вся кротость исчезла, словно ее и не было. Поскольку это было видно, а Эванджелина была не в форме, они подошли к девятому газону в некотором напряжении. Энгус вспоминал серебристый смех, ощущая, что он отдает пошлостью. Эванджелина спрашивала себя, как можно играть, если кэдди похож на низкое давление у берегов Ирландии.
В те критические минуты, когда искра может вызвать взрыв, они увидели на веранде Ногги Мортимера.
– Привет, ребята, – сказал он. – Как наша прелестная Эванджелина в это прелестное утро?
– Ох, Ногги, какой ты смешной! – воскликнула она. – Ты что-то сказал, Энгус?
– Нет, – отвечал он, и не солгал, ибо только фыркнул.
– А как Мактевиш из Мактевиша? – продолжал Ногги. – Все в порядке. Я говорил с владельцем цирка, и тот сказал, что возьмет ваш номер.
– Да? – отозвался Энгус.