Бить будет Катберт; Сердце обалдуя; Лорд Эмсворт и другие
Шрифт:
– Да? – сказал я. – Вы любите Гвендолин? Очень умно. Будь я помоложе, я бы сделал то же самое. А она вас отвергает?
– Что вы! – вскричал он. – Она меня очень любит.
– Другими словами, вы любите друг друга?
– Вот именно.
– Тогда зачем отказываться от пудинга?
– Ее отец не позволит ей выйти за меня. Вы скажете: «Можно бежать» – и ошибетесь. Я ей это предлагал, но ничего не добился. По ее словам, она меня любит, точнее, полагает, что я – «дерево, на котором, словно плод, висит ее жизнь», но не может отказаться от пышной церковной свадьбы с епископом, хором и фотографиями в еженедельниках.
– Зачем ее двигать?
– То есть не могу убедить. Словом, без отца не обойтись, а он ко мне очень плохо относится.
Уилмот застонал и принялся крошить мой хлеб. Я взял другой кусок и положил по ту сторону тарелки.
– Плохо?
– Да. Вы знаете Аварийную Команду?
Он имел в виду квартет из особенно плохих игроков, в который входил Джозеф Поскит. С ним были Ветхий, Мотыга и Недочеловек.
– Вам известно, что они всюду лезут, копошатся под ногами. Мне приходилось хуже, чем другим, я люблю играть быстро. Как-то я не выдержал, и…
– Запустили в них мячом?
– Именно. Наугад, в кого попадет. Избранником стал Поскит. Мяч угодил ему в правую ногу. Кажется, вы говорили, что в Оксфорде он метал молот?
– Да.
– А не прыгал? Знаете, прыжки в высоту.
– Нет, не прыгал.
– Странно…
Ну что же это! Ударить отца любимой девушки – греховно и безумно. Я не скрыл своего мнения. Он задрожал так, что бокал разбился.
– Вот, – сказал он, – вы тронули еще одно больное место. Тогда я понятия не имел, что он отец любимой девушки. Собственно говоря, я с ней еще не был знаком. Она вернулась позже из кругосветного плавания. По-моему, старые хрычи, которые всем мешают, должны носить ярлычок, оповещающий, что у них есть красивые дочери. Хоть будешь знать, что делать. А так – да, я врезал Поскиту. Из того, что он сказал позже в клубе, можно вывести, что он не хотел бы такого зятя.
Я вдумчиво ел сыр. Положение было сложное.
– Могу посоветовать одно, – сказал я, – подлизывайтесь к нему. Подстерегайте его, предлагайте сигару, спрашивайте об успехах, хвалите погоду. У него есть собака по кличке Эдвард. Разыщите ее и гладьте. Многие завоевали сердце будущего тестя именно таким образом.
Он согласился, и в следующие дни Поскит не мог показаться в клубе, не наткнувшись на Уилмота. Эдвард стал лысеть от нежных прикосновений. Как я и надеялся, рана постепенно затянулась. В одно прекрасное утро Уилмот спросил моего друга, удается ли ему удар вправо, и тот не проворчал что-то невнятное, а связно ответил, что получается скорей удар влево.
– Да, – сказал Уилмот. – Сигару?
– Спасибо, – сказал Поскит.
– Хорошая собачка… – продолжил Уилмот, пользуясь случаем ткнуть Эдварда в измученный бок раньше, чем бедный пес успел отойти в сторонку.
Днем, впервые за долгие недели, Уилмот съел две порции пудинга, пирог с патокой и кусок сыра.
Так обстояли дела, когда пришел день ежегодных соревнований на Президентский кубок.
Звучит это пышно, а на самом деле располагается где-то между соревнованиями «Бабушкин зонтик» и «Леденец на весь день» (для детей моложе семи). Поистине, мало на свете таких жалких матчей. Установил его добрый комитет
Однако у самих участников соревнования эти вызывали огромный энтузиазм. Столетние старики спрыгивали с кресел на колесиках, чтобы испытать свою проворность. Я видел, как люди не моложе шестидесяти сгибались и разгибались неделями, готовясь к славному дню. Перспективы пылко обсуждались в курительной, и общественное мнение колебалось в этом году между Первым Могильщиком (Джозеф Поскит) и Паралитиком Перси (Персиваль Хемингуэй).
Ставили, повторяю, на одного из них, но сочувствовали только Поскиту. Его очень любили. Быть может, вас это удивит, если вы видели его в игре, но он всем нравился, в отличие от Хемингуэя. Адвокат в отставке принадлежал к тем мрачным, угрюмым, придирчивым людям, которые носят с собой список правил. Кроме того, у него была привычка неожиданно откашливаться у лунки, что само по себе может довести до белого каления.
По мере возможности я всегда посещал эти соревнования, полагая, что они очищают душу состраданием и страхом. Однако на сей раз дела задержали меня в городе. Прежде чем сесть в поезд, я перекинулся словечком с Уилмотом и остался доволен.
– Молодец, мой мальчик, – сказал я. – Друг наш заметно смягчился.
– Да-да, – радостно согласился он. – Когда я предлагаю сигару, он меня благодарит.
– Что ж, не жалейте сил. Пожелали вы ему успеха?
– Да. Ему это понравилось.
– Предложите заменить кэдди. Он это оценит.
– Я об этом думал, но я и сам играю.
– Сегодня?
Я удивился. Обычно Президентский кубок, как Вальпургиева ночь, вынуждает разумных людей сидеть дома.
– Обещал одному типу, никак не мог отказаться.
– Это вас очень задержит.
– Да, к сожалению.
– Что ж, не забывайтесь, а то снова запустите мяч в Поскита.
– Ну уж нет, ха-ха-ха! Еще чего, хо-хо-хо! Такие вещи дважды не делают. А сейчас – простите. У меня свидание. Будем гулять с ней по лесу.
Вернулся я поздно и думал позвонить другу, спросить об успехах, но телефон зазвонил сам, и я с удивлением услышал голос Перси.
– Алло, – сказал он. – Вы сегодня заняты?
– Нет, – отвечал я. – Чем все кончилось?
– Поэтому я и звоню. Мы оба сделали по сто пятьдесят ударов. Словом, ничья. Комитет решил провести еще один матч.
– То есть раунд?
– Нет, именно матч. Счет ударов – по каждой лунке. Это я предложил. И объяснил Поскиту, что тогда ему придется одолеть только первые девять, все же легче.
– Понятно. Но почему вы обратились в комитет?
– Из-за одного дурацкого спора о неровностях лужайки. Если вы не заняты, согласитесь быть судьей?
– Сочту за честь.
– Спасибо. Мне нужен человек, знающий правила. Поскит вроде бы вообще о них не ведает.
– Почему вы так думаете?
– Ему кажется, что можно самому определять, какой удар засчитывается, какой – нет. Когда он загонял мяч в одиннадцатую, кто-то запустил мячом в него. Он утверждает, что именно поэтому попал не в лунку, а в кусты. Я ему сказал, и комитет со мной согласился…