Бите-дритте, фрау мадам

Гарина Дия

Человек тихо стоял в сплетении колючих ветвей, не сводя бинокля с плотно задернутых штор спальни. Лунные лучи, с усилием пробиваясь сквозь кусты, оставляли неразличимым его смутно белевшее лицо. Маской непрошеный гость пренебрег. Но не осторожностью. Звук, едва уловимый в тревожном шелесте июльской листвы, в одно мгновенье превратил человека в готовую сорваться с места боевую машину. Но даже зудевшие вокруг комары не могли заподозрить, что странного двуногого интересует что-то кроме багровеющего на втором этаже окна. Высокая женская фигура, выросшая словно из-под земли у него за спиной, тоже ничего не заподозрила.

Нас разделяло около двух метров, когда я, подколодной змеей выползла из канавки и уставилась в затылок неподвижно застывшего наблюдателя. Слишком далеко. Еще один бесшумный скользящий шаг – и я смогу… Смогу разглядеть искры, посыпавшиеся из глаз, когда мою руку, крепко сжимавшую «Беретту», вывернуло почти наизнанку. Рот сам собой раскрылся для крика, но широкая жесткая ладонь запечатала его лучше любого кляпа. Мама дорогая, какой же он быстрый… И наглый! Разве это не наглость заявить хриплым шепотом:

– Так и думал, что ты придешь одна. Дурочка. Я тебя уже сто раз мог убить.

– Убей, – потрясенно пробормотала я, едва его ладонь убралась от моих губ. – Убей или уходи. Или убей, а потом уходи.

– Не могу.

– Отпусти. Ты мне руку сломаешь.

– А ты не сопротивляйся. Тогда и больно не будет.

– Зачем ты пришел?

– За тобой.

– Врешь. – Я тряхнула головой, стараясь отогнать наваждение этого хриплого, почти незнакомого и в то же время родного голоса. – Этого не может быть. Ты – давно не юноша. Прошло столько лет. Это не в твоих правилах. Ты не можешь…

– Еще как могу! – заверил он меня и, быстро повернув к себе лицом, пояснил ситуацию: – Знаешь, я тоже думал, что уже все закончилось. Но когда год назад мы встретились снова, я вдруг понял, чего на самом деле не смогу. Не смогу больше жить без тебя. А ты бросила меня в реанимации и сбежала. От жениха своего нынешнего, кстати, тоже. Я думал, что привыкну. Я даже не стал искать тебя. Не любишь – не надо. Но неделю назад в интернете прочитал о скорой женитьбе сына миллионера на простой телохранительнице – и как с цепи сорвался. Не отдам я тебя этому молокососу.

– Как это не отдашь?! – первый шок от встречи с бывшим

бой-френдом (хотя какой он «бой» – пятый десяток разменивает) уже прошел. – Кто тебя, Виталя, спрашивает? Это моя жизнь! Мой выбор! И я его сделала!

– Может быть, потому, что тебе не из кого было выбирать? – Виталий Немов, человек, перекроивший свое лицо и мою жизнь, выпустил меня из захвата и безапелляционно заявил: – Ты поедешь со мной в Германию.

– С ума сошел! – я рассмеялась немного натянуто. – С какой стати? Целый год о тебе ни слуху, ни духу и вдруг: здрасьте, я – ваша тетя! Я приехала из Германии, где так много диких… Диких…

Пока я пыталась подобрать слово, Немов резко дернул рукой, и острие иглы вошло мне аккурат пониже спины. От неожиданности я онемела, а когда решила высказать наглецу, возомнившему, будто он имеет на меня какие-то права всю правду-матку, то с ужасом поняла, что влипла. Еще бы не влипнуть, если язык отказывается повиноваться, глаза начинает затягивать белая пелена, а в ушах сквозь нарастающий гул слышатся слова моего похитителя:

– Спи, Ника. Спи. Так будет лучше, поверь мне. Ты ведь не любишь его. Я знаю. Может, и меня ты уже не любишь, но об этом мы потом поговорим. В Германии. Когда ты станешь совсем свободной.

Слова сливались в монотонный гул, звуки таяли в белесом тумане, а последняя мысль так и не добралась до погружающегося в ничто сознания. Но мысль эта была нехорошей.

Очень бережно, будто женщину, обмякшую у него на руках, изваяли из тончайшего китайского фарфора, Немов опустил ее на траву и, на секунду задумавшись, направился к дому. Хотя со стороны могло показаться, что по лужайке всего лишь пронеслась тень от случайного облака. Ему хватило трех точно рассчитанных движений, чтобы взобраться по стене и, подтянувшись, проникнуть за багровые шторы спальни. Соскользнув с подоконника, Немов шагнул к кровати, на которой, страстно обнимая розовую подушку, улыбался во сне счастливый соперник. Павлу Челнокову явно снился день его свадьбы, а может быть, даже ночь. Бывший спецназовец, криво улыбнувшись, наклонился над бывшим омоновцем и застыл в неудобной позе, не сводя глаз с пульсирующей жилки на шее спящего.

Мерное покачивание было до боли знакомым, а сопровождающий его частый стук – вообще родным. Поезд. Я еду в поезде. Точнее, меня везут. И везет человек, за которого восемь лет назад я собиралась выскочить замуж, чтобы жить долго и счастливо. И умереть в один день. Только вместо моей свадьбы были чужие похороны, а вместо счастливой жизни – сплошное бегство от самой себя.

Я открыла глаза и тут же закрыла их, чтобы не смотреть на новое лицо Виталия, которое никак не подходило к его рукам – таким знакомым и близким. Разумеется, близким, если эти руки вот уже пять минут гладят меня во всех направлениях.

– Таля, что делаешь? – пробормотала я, еще не вынырнув окончательно из омута сна. – Куда ты меня везешь?

– Я ведь уже сказал – в Германию. – Немов выудил из кармана мой загранпаспорт. – Видишь? Я продиктовал кое-кому твои данные, и на границе нас уже будет ждать курьер с визой. Пока туристической. А в Германии сделаем тебе что-нибудь посерьезней.

– Где ты его взял? – поразилась я.

– Там где он у тебя лежал, – как ни в чем не бывало, отчитался Виталий. – В твоей сумочке. А сумочка в тумбочке. А тумбочка в изголовье двуспальной кровати. А на кровати спал мертвым сном твой…

– Мертвым сном?

Я смотрела в любимые когда-то глаза, от которых не осталось даже цвета, поблекшего от белизны сибирских снегов, и не могла поверить. Неужели этот сумасшедший пробрался в охраняемый дом и… Нет! Этого не может быть! Виталий не мог… То есть, мог, но не стал бы…

– Да, не дрожи ты так! – Немов крепко сжал мои плечи. – Я имел в виду, что твой орел валялся на кровати мертвецки пьяным. Его даже труба архангела Гавриила не разбудила бы. Нашла за кого выходить замуж!

– Да, нашла! И тебя не спросила. А не нравится – пиши заявление об уходе, – я собрала остатки сил и, тряхнув плечами, сбросила его руки. – Не понимаю, на что ты надеешься? Неужели думаешь, что Павел будет бездействовать? Как бы ты на его месте поступил?

– Не знаю, как бы поступил я, – усмехнулся Немов, – а он проспится, переломает в комнате всю мебель, напьется до зеленых чертей и навсегда вычеркнет неблагодарную стерву Нику Евсееву из своей жизни.

– Почему? – опешила я, даже не обидевшись на «стерву».

– Потому что найдет на тумбочке записку, в которой синим по белому твоим почерком написано: «Прости меня, Пашенька. Но я не могу стать твоей женой. Я люблю и всегда любила только одного человека. И ты его знаешь. Сегодня я уезжаю к нему. Спасибо тебе за все. Будь счастлив, Пашенька. Надеюсь, что ты еще встретишь женщину, которая полюбит тебя так, как я не смогла полюбить. Прощай». И подпись: «Не твоя Ника».

Из состояния ступора меня вывел вежливый стук в дверь. Вошедшая официантка, глядя строго перед собой, поставила на столик бутылку коньяка и два ланч-бокса. Рюмки, как оказалось, там уже стояли.

Нет, я не возопила «спасите». И не только потому, что потеряла дар речи от услышанного. Меня не нужно спасать. Если я захочу, то выйду из поезда на любой станции. И пожирающий меня глазами Немов не помешает. Просто не станет этого делать. Физически. А вот морально…

– Когда это ты умудрился мой почерк освоить? – мрачно спросила я, едва дверь купе захлопнулась за официанткой.

– Коллекционировать почерки – мое хобби, – хмыкнул Немов. – Я, конечно, не особо крупный специалист, но вряд ли твой Павел затребует графологическую экспертизу.

– Зачем? Господи, ну зачем ты это делаешь? Хочешь во второй раз сломать мою жизнь? Унизить меня? Как я ему все это объясню? Он ведь мне никогда не поверит до конца. Он же чокнутый!

– Вот я и не хочу, чтобы ты за такого замуж выходила, – бессовестно улыбаясь, сообщил Немов. – Лучше выходи за меня.

Он с силой сжал мои колени и, впиваясь глазами прямиком в душу, лихорадочно продолжил:

– Восемь лет назад судьба сыграла с нами злую шутку. А сегодня подарила еще один шанс. Ты помнишь, как мы мечтали об этом. Когда ты вернешься из Англии, мы закатим такую свадьбу, о которой даже через двадцать лет старики внукам рассказывать будут. Может, я и воскрес только ради того, чтобы наша мечта осуществилась. Почему ты так смотришь на меня, Ника? Не молчи, ответь!

Но я безмолвно смотрела на его измененное лицо и радовалась, что не вижу своего Немова. Скальпель хирурга перекроил дорогие когда-то черты, а абсолютно седые волосы добавили ему еще добрый десяток лет.

Что я могу сказать тебе, мой похититель? Все эти долгие семь лет я ненавидела тебя. И любила. Даже когда узнала, что ненавидеть и любить уже некого. Наверное, я ненормальная. Любая другая на моем месте плюнула и забыла. А не бегала бы от своей любви по всей стране, упрямо игнорируя тот факт, что таскает ее в собственном сердце. Воскресни ты чуточку раньше, и все могло бы быть совсем по-другому. Но ты опоздал, и я успела встретить… «Новая любовь убивает старую», – кажется, так говорилось в бессмертной «Анжелике». Все верно. Тогда почему я еще сижу здесь? И, не отрываясь, смотрю в твои глаза, от которых осталась лишь знакомая боль. Та же боль, что когда-то проживала в моем сердце.

– Ты что из самой Германии за мной приехал? – грубовато спрашиваю я, когда молчание затягивается удавкой на шее.

– Нет, я уже был в России. По делам, – нехотя отвечает Виталий.

– По незаконным?

– В какой-то степени, – усмехается он, на мгновение напоминая себя прежнего. – Ты же понимаешь, что у людей моей профессии только два пути. Либо защищать интересы государства, либо… интересы тех, с кем у этого государства возникли некоторые разногласия. А поскольку защищать интересы Германии я не собираюсь, то… Я уже провернул почти половину задания, когда наткнулся на эту статью в интернете.

– Значит, ты подвел своего клиента? И лишишься гонорара? И все из-за меня… – скривилась я, – Не жалеешь?

– Я бы мог сказать, что ни о чем не жалею, потому что ты бесценна, – у Немова слегка дернулось правое веко. – Но я скажу как есть. В этом деле и гонорар не бог весть какой, и время терпит. Так что я успею обустроить тебя в Германии, а потом вернусь и закончу начатое.

– Ну, ты нахал! – возмутилось во мне что-то глубинное женское. – Мало того, что меня за безответную куклу держишь, так еще и бесценной не считаешь!

– У всего есть цена. И у тебя тоже. Только не спрашивай меня о ней, – покачал головой Немов и, резко придвинувшись, схватил меня за плечи. – Конечно, я не Павел Челноков. У меня нет папаши-миллионера, который не моргнув глазом, обеспечил лучшему другу, то есть мне, пятнадцать лет строгого режима.

От возмущения я взвилась так, что едва не пробила головой верхнюю полку.

– Блин! – вырвалось у меня закономерное российское.

– Тихо, тихо, – он крепко обнял меня и начал бережно гладить место удара. – Я пошутил, Ника. Ты, наверное, действительно своего Пашеньку того… Либе. Хотя мне трудно в это поверить. Я скорее предположил бы, что ты на самого миллионера запала. Тебе же всегда мужики в возрасте нравились. Такие, как он. Как я…

– Когда следующая станция? – вместо ответа спросила я, выворачиваясь из объятий и с удивлением замечая, что мне почему-то не хочется этого делать.

– Сойдешь?

– А как же! Если только ты мне опять эту дрянь не вколешь. У меня от нее, между прочим, голова до сих пор болит.

– Выпьем, – подвел Немов черту, и потянулся за рюмками. Потом подумал и, взяв стоящие рядом стаканы в извечных металлических подстаканниках, наполнил их до середины. – Должно помочь.

Мы молча выпили. Он не стал закусывать. А я мрачно ковырялась в ланч-боксе, вылавливая кусочки жареной курицы под доносящуюся из динамиков на удивление знакомую мелодию. А… «Вечная любовь». Можно подумать, что такая бывает! Но почему тогда так ноет сердце, состязаясь в садизме с раскалывающейся от боли головой?

– Станция через полчаса, – Виталий уже не смотрел на меня. Больше всего его интересовал проносящийся за окном рассветный пейзаж. – Вот твоя сумочка. Документы. Денег на обратный билет я тебе добавлю.

Он так и не повернул головы. Мимо проносились розовые стволы сосен, запятнанные зеленью хвои лишь у самых верхушек.

– Прости меня, – это не он, это я сказала. Будь проклята эта бабская жалость! Ведь это он должен у меня в ногах валяться, вымаливая прощение за мою едва не погубленную жизнь. Что я, зря из-за него топиться ходила?

– Я Челнокова и правда люблю, – продолжала я нести несусветную чушь. – Так же как тебя. Тогда. Сильно. Наверное. Он мне жизнь спас. Три раза. Он меня любит.

Сухой смешок, сорвавшись с чужих губ, заметался по купе. И это меня взбесило.

– А на что ты надеялся?!

– На то, что ты меня еще любишь, – просто ответил Немов, отрываясь наконец от окна.

– Ложь, вздор и провокация! – заявила я недрогнувшим голосом, но глаза все-таки отвела. И напрасно. Потому как не сразу заметила, что нас с Виталием уже не разделяет маленький столик. И восемь прошедших лет тоже не разделяют. Это позавчера он сделал мне предложение. Это вчера мы ездили на шашлыки, и он обжегся, наступив босой ногой на уголек, далеко отлетевший от предоставленного самому себе костра. Это сегодня я призналась,

что жить без него не могу. Это сейчас я, счастливо зажмурившись, погладила жесткий ежик коротко остриженных волос и, плавясь под ласками его сухих горячих губ, едва сдержала готовый вырваться стон, – вдруг услышат в соседнем купе. Купе?!!

«Что я наделала? Мама дорогая, что же я наделала?! – паниковал во мне внутренний голос, пока я безуспешно пыталась собрать остатки разума и одежду с пола. – Что же теперь будет?!» А ничего не будет! Я это теперь знала точно. И, вглядываясь в спокойное лицо сморенного сном Виталия, в сотый раз повторяла: «Ничего не будет».

Прости меня, настоящий полковник. Я не обещала ехать с тобой в Германию – тебе просто очень хотелось верить в сказку. И, видит бог, я этому сильно поспособствовала. Поэтому ты безмятежно спишь, а я сижу, вцепившись в сумочку занемевшими пальцами, и считаю минуты до следующей остановки. Ты не найдешь меня рядом, когда проснешься. И все поймешь правильно. Ты всегда меня понимал. А вот сама я себя не понимаю. И потому снова бегу. От тебя. От Павла. От выбора. Ни с одним из вас я не буду счастлива до тех пор, пока в сердце остается место для второго. И потому мне придется, согласно житейской мудрости «искать третьего».

Меня бросало то в жар, то в холод. И только когда поезд, устало вздохнув, остановился у аккуратного, окруженного клумбами вокзальчика, я поняла, что это включался и выключался кондиционер. Дверь тихо отъехала в сторону (не зря я приоткрыла ее заранее), и мне осталось только выскользнуть в коридор. Поезд тронулся едва, я соскочила со ступеньки на усыпанную крупным щебнем землю. Ну вот и все. Что я буду делать дальше, рисовалось весьма смутно. Но для начала, однозначно, уберусь отсюда подальше. На всякий пожарный случай.

И случай не замедлил представиться. Ярко красная машина с лестницей на крыше медленно отъезжала от вокзала с надписью «Анютино». Сумасшедшими прыжками я кинулась за ней и, размахивая сумочкой, как стягом, безусловно, сумела привлечь внимание водителя.

– Ты чё с ума сошла?! – рыкнул он на меня низким прокуренным голосом, который ну никак не вязался с его тщедушной комплекцией. Тощая загорелая шея торчала из засаленного воротника форменной рубашки. Так что вместо того, чтобы возмутиться грубостью огнеборца, я его искренне пожалела. Такая жара, а он в форме парится…

– До трассы довезете? – запыхавшись, прокричала я, состязаясь в громкости с проносившемся мимо поездом.

– Залезай.

Он безнадежно махнул рукой, как будто распахнувшая дверцу женщина с подозрительным блеском в глазах была послана ему в наказание за самовольную отлучку из части. Дважды я просить себя не заставила и буквально взлетела в кабину, удостоившись одобрительного хмыканья.

– Тебя бы в наш расчет. По крышам лазить.

– Да с удовольствием, – усмехнулась я, – А какая зарплата?

Прислушиваясь к многозначительному вздоху водителя, я поняла, что идти в пожарные мне не стоит. Не поняла только одного: что делать дальше, когда в кошельке моем шелестят всего две бумажки – желтоватая и голубенькая. Остальные (фиолетовые, зеленые и совсем новые красные) были благоразумно припрятаны в тумбочке у кровати, дабы не вводить меня в соблазн во время предсвадебного шопинга. Предсвадебного…

Я изо всех стиснула зубы. То ли для того, чтобы сохранить их в целости при подскоках на регулярно попадающихся колдобинах, то ли для того, чтобы не разреветься в голос. Ведь здесь нет того единственного плеча, уткнувшись в которое, я могла бы устроить маленький Ниагарский водопад. Прости меня, Пашенька. Очень тебя прошу. Наша чашка разбилась еще до того, как мы вдоволь напились из нее. Вернее, я сама ее разбила. Но, совершив одну ошибку, мне хватит ума не совершать вторую. Эта чашка так и останется несклеенной. Не могу я просто взять и вернуться, чтобы потом изворачиваться или резать правду матку на допросе, который обязательно устроишь мне ты. Поэтому я трясусь в пожарной машине по грунтовой проселочной дороге, даже не зная, где нахожусь. И это к лучшему.

– Тебе вообще-то куда? – как бы невзначай поинтересовался лейтенант, закладывая лихой вираж вокруг неожиданно возникшей на дороге ямины. Надо же, лейтенант! Я только сейчас различила на погонах запыленные звездочки. – А-то, может, прямо до дома тебя доброшу?

– Если только у вашей машины есть крылья, – усмехнулась я, будучи уверена, что Виталий вез меня в Германию отнюдь не через Сибирь. Похоже, блудной дочери пришло время возвращаться в отчий дом. Причем автостопом.

– Нету, – между тем сокрушенно покачал головой лейтенант.

– Чего нету? – я с титаническим усилием возвратилась к реальности.

– Крыльев, – терпеливо пояснил он, тыльной стороной руки вытирая лоб, обильно припорошенный пылью. – Крыльев нету. И кондиционера тоже. И личного состава не хватает. И хотя бы одного тропического ливня. С начала апреля ни одного приличного дождя так и не было. Горит все, что только может. Реки обмелели. Воды днем с огнем… Одну деревню вчера эвакуировали. Рвы копаем, как в Великую Отечественную. А у авиаторов денег на керосин тоже нету. Если только небесная канцелярия не сжалится, выгорит все в районе к чертовой матери!

– А в каком именно районе? – с невинным видом спросила я, решив все-таки определиться с географией.

– Ну, ты даешь! – огнеборец чуть руль не выпустил от удивления. – Не знаешь даже, где находишься?

Тут я не выдержала. Слезы полились сами, а вместе с ними слова. Не знаю, много ли он понял из моих малосвязных всхлипов, но машину остановил и даже предоставил мне свое пропахшее потом плечо.

– Ну и дура, – констатировал он, когда поток моей боли иссяк. – Такие деньги…

– Никакие не деньги! – возмутилась я. – Павел ни копейки у отца не возьмет. Он и работу уже нашел и квартиру для нас снял…

– Точно, дура, – не моргнул глазом лейтенант, – Такой мужик…

Несмотря на мои протесты, он все-таки довез меня до ближайшего городка и остановился на окраине возле придорожного кафе. По словам пожарного лейтенанта, здесь часто останавливались дальнобойщики, так что шансы подсесть к кому-нибудь были очень даже неплохие. Оккупировав столик возле окна, я приступила к детальному изучению посетителей кафе. Таковых в связи с неприлично ранним временем суток почти не было. Только одна гулящего вида девица, пристроившаяся возле окна, пыталась навести маникюр, а мужчина лет сорока за самым дальним столиком нетерпеливо пощелкивал пальцами по меню явно в ожидании заказа. И ни одного субъекта, хотя бы отдаленно напоминающего дальнобойщика на привале. На всякий случай я повнимательнее пригляделась к мужчине. И еще раз убедилась, что к так необходимым мне дальнобойщикам он не имеет никакого отношения. Его скорее можно было принять за бизнесмена средней руки или высшего менеджера. Светлый легкий костюм, в то время, как все вокруг щеголяют в шортах, говорил сам за себя. Так что особо я к нему не присматривалась, полагая, что он явно не мой клиент. И ошиблась.

Даже не взглянув на меню, я заказала себе «капучино» и, уставившись в давно немытое окно, с надеждой провожала взглядом каждую большегрузную машину. Прохладное дыхание вентиляторов и поданный официантом горячий кофе сделали жизнь почти терпимой. Но стоило мне взглянуть на принесенный счет, как самочувствие мое резко ухудшилось. Даже в столичных аэропортах цены на кофе были куда скромнее. Стоит расплатиться по счету, и кошелек мой лишиться обеих оставшихся бумажек. А ведь автостопом мне добираться не меньше пяти дней. Конечно, и этой смешной суммы хватило бы только на хлеб и воду из колодцев, но все-таки…

Пока мозг бился над поиском спасительного решения, я еще раз пригляделась к «менеджеру» в светлом костюме. Но хорошенько рассмотреть его мешал скопившийся в углу полумрак. Ждет. И похоже, не только заказ. Скучает… Ах, он скучает? Тогда небольшое развлечение ему не повредит. Отбросив последние сомнения в законности моих дальнейших действий, я направилась к столику.

Все-таки внезапность – уже половина дела. Погруженный в раздумья обладатель светло-зеленого костюма заметно вздрогнул, когда я, опустившись на соседний стул, хрипловато заявила:

– А позолоти ручку, фартовый. Всю правду скажу. Что было, что будет, чем сердце успокоится.

Вот до чего меня довела тщательно разбавленная цыганская кровь! И это при том, что большинство знаний о гадательной работе с клиентами я получила из фильмов «Цыган» и «Табор уходит в небо». Но отступать мне не куда. Другого способа пополнить опустевший кошелек и при этом не войти в конфликт с законом или совестью почему-то не находилось. А так – маленькое шоу для изнывающего от скуки мужика. Вот только захочет ли он за него заплатить?

– Я сам себе погадать могу. Пообещать мешок золота, мисс Вселенную в жены и освобождение от налогов на всю оставшуюся жизнь, – оживился мой визави. При ближайшем рассмотрении он казался странно возбужденным, как будто принял грамм двести без закуски. А закуски на столе действительно не было. Впрочем, как и спиртного. Только одинокое меню.

– Такую ерунду не обещаю, – фыркнула я, и по блеску в его карих с прищуром глазах поняла, что крючок проглочен. Осатаневший от ожидания мужчина согласен выслушать любую чушь, лишь бы не посматривать нервно на часы через каждые тридцать секунд.

– Руку давайте, – проворчала я. – Да не эту. Правую.

Он послушно протянул правую руку ладонью вверх. Линии сплетались на ней в причудливую схему, прочесть которую я при всем желании не могла. Тетя Роза никогда не учила меня гаданию по руке. Только на картах.

– Деньги вперед, – безапелляционно заявила я. – А то будущее как в тумане.

– Э нет, черноголовая, – подрагивающие губы растянулись в ухмылке. – Ты мне сначала про прошлое расскажи. За каждый правильный ответ с меня… десять рублей.

– Грабеж! – возмутилась я, чуть не носом уткнувшись в широкую ладонь. – Полтинник, не меньше!

– Двадцать пять.

– Согласна.

Оторвавшись от ладони, я взглянула в слишком серьезное лицо «менеджера», за которым без труда угадывался еле сдерживаемый смех, и расплылась в широкой улыбке. Похоже, нам обоим начинало нравиться происходящее. Не знаю, как я выглядела в домашней футболке на голое тело и видавших виды джинсах, но он мне явно приглянулся. Хорошее у него было лицо: правильное, мужское. Без намека на инфантильность или развязность, не побитое алкоголизмом… Стрижка аккуратная, рыжеватые волосы чуть вьются. Только суеты в движениях в избытке. Да еще этот лихорадочный блеск в глазах…

– Что же вы молчите, госпожа цыганка? Где она, вся правда про «что было»?

Издевается, паразит. Натурально издевается. Ну ничего, сейчас он у меня получит. Правда, что именно получит, я еще не придумала и, чтобы оттянуть время, снова уставилась на его ладонь. Скажу: вы женаты – рассмеется. Кольцо на пальце само за себя говорит. Скажу: на днях вы упали – расхохочется. Ссадина на ладони красноречивее всяких линий. Кстати, о линиях. Вот эта – линия жизни. Точно знаю. В журнале женском высмотрела. Ну и длинная она у него! До ста лет жить будет, не иначе…

– Ангел смерти меч свой занес, – неожиданно сказала я, с усилием отрывая взгляд от пересекающей ладонь полоски. – Отдашь все, что есть сейчас при тебе, – откупишься.

Он застыл с полуоткрытым ртом, так и не успев выдать в мой адрес очередную колкость.

– Откупись, – продолжал я, с трудом узнавая свой изменившийся голос. И откуда в нем взялся этот ощутимый медный гул, точно отзвук далекого колокола? – У тебя семья. Что они будут делать без кормильца? Отдай деньги.

«Мама дорогая, что я говорю?! Я ведь совсем не то хотела сказать. Точнее, вообще ничего говорить не собиралась. Что я делаю? И что делает он?!»

Мужчина, не мигая, глядя мне в глаза, вытащил из внутреннего кармана пиджака пухлое кожаное портмоне и медленно начал расстегивать его плохо гнущимися пальцами. Кнопка замка с трудом, но все же поддалась. И на золотистую скатерть одна за другой стали ложиться зеленые бумажки. Наши и заокеанские.

– Леша! Что ты делаешь?! – изумленный женский возглас сорвал наваждение, как срывает ноябрьский ветер последние листы с осиротевшей ветки. И время вновь потекло по обычному руслу.

– Я… – Мужчина растеряно смотрел на стопку купюр, лежащую передо мной, и лихорадочно пытался собраться с мыслями.