«Битлз» in the USSR, или Иное небо
Шрифт:
Мир исчез. Джон проснулся. «Ё-моё, – подумал он, – с кислотных шестидесятых не видел таких кошмаров».
Он встал, нацепил на нос очки, подошел, хрустя суставами, к окну и несколько минут смотрел сквозь слепое стекло. Его потянуло к Йоко, он понял, что соскучился, захотелось обнять ее, почувствовать ее тепло, вдохнуть смешанный аромат шелка, палочек «ко» и еще чего-то неуловимого, что отличало ее от скучных европейских женщин и неизменно его возбуждало. Но она не подпускала его к себе уже несколько
Попирая домашние правила, Джон осторожно прошел к спальне жены и обнаружил, что в эту ночь она не заперлась. Он вошел и уселся на подоконник. Небо над Центральным парком уже наливалось белесым светом.
«„Люси". Это из моей песни. Из времен „Битлз"…» Из жизни, воспоминания о которой вчера разбередил Пол, отчего он так долго не мог уснуть, вновь и вновь проигрывая в уме давешний разговор.
– Ты думаешь, у нас получится? – спросил Джон шепотом у Вселенной за окном.
Вместо ответа он ощутил, как тихий восторг разлился по грудной клетке, достиг горла и заставил его засмеяться в голос.
Йоко пробормотала что-то во сне, проснулась и уставилась на него.
– Какого черта? – пробормотала она и, скрестив ноги, уселась на кровати в своем вечном черном кимоно.
Он рухнул на кровать, подполз к жене и, словно щенок, ткнулся лбом ей в бедро.
– Мамочка, ты знаешь, с кем тебе посчастливилось жить?
– Конечно, – отозвалась она. – С придурком, который хохочет в четыре утра.
– И это тоже. Но кое-кто вчера вечером кое-что открыл мне…
– Кое-кто, с кем ты полчаса болтал по телефону? – перебила Йоко, и в глазах ее мелькнула ревность.
– Точно, – кивнул Джон.
Лед в ее голосе начал развеивать его внезапную эйфорию.
– И кто же этот «кое-кто»? – настойчиво спросила Йоко. Джон помолчал. Потом усмехнулся и ответил:
– Тебе не понравится.
– Ну?
– Пол.
– Тикусемо*, – поморщилась Йоко, заползла под одеяло и отвернулась. [* Сукин сын (яп.). (Здесь и далее – примеч. авт.)]
Разглядывая ее спину, Джон еще немного посидел рядом, потом встал и пошел к себе.
Утром явилась Энни Лейбовиц и за два часа довела их до изнеможения фотосессией, во время которой они перепробовали все возможные позы, жесты и улыбки.
Потом они все вместе отсматривали поляроидные дубли. Одна фотография Джону неожиданно понравилась. Она схватывала всю суть их с Йоко нынешних отношений. Он, обнаженный и беззащитный, тянулся к своей жене, матери, сестре и другу в надежде на тепло и любовь. А лежащая рядом одетая женщина со снисходительной улыбкой позволяла ему эту надежду.
– Энни, пообещайте мне, что на обложке будет именно этот снимок, – попросил он.
– Я постараюсь, – кивнула она.
– …Разве
Раздался мелодичный звон, и двери лифта начали раздвигаться. Йоко тут же нажала на цифру «семь». Кабина, крякнув, опять поползла вверх.
– Да, говорил. «Битлз» зарабатывали деньги. Но в нашем, точнее, в твоем проекте «Сладкая семейка Леннонов» я и вовсе превращаюсь в порнозвезду. Слушай, мать, ты ведь разрешила мне после твоего альбома делать свой? Твой почти готов, и я закончу его. А вместо своего я поработаю с «Битлз». Я что, не имею на это права?! Почему?!
Внезапно Йоко качнулась к Джону, обняла и прижалась лицом к его груди.
– Ты прав, Джонни, муж мой. Как всегда, прав. «Интересно, что она задумала?» – пронеслось в голове
Джона. И все же он был рад такому повороту.
– Просто я боюсь, что кошмар повторится, – продолжала Йоко. – Что со мной опять никто не будет здороваться и будут за глаза называть «косоглазой сукой»…
– Да ты что, Йоко-сан. – Джон приподнял ее голову за подбородок. – Пол сам предложил, чтобы мы приехали вместе.
– Ты не врешь?
– Да чтоб я сдох!
– Выходит из вас двоих – лицемерный сукин сын он, а не ты?
– Оба, – отозвался Джон.
Они засмеялись. Настроение у Джона стремительно поднималось.
– Кстати, давно мы не делали этого в лифте, – сказала Йоко, опускаясь на колени.
– Однако сегодня мой день, – ухмыльнулся Джон и снова нажал на кнопку первого этажа.
Наконец-то выйдя на улицу, они приостановились, окруженные желающими получить автограф на обложку «Двойной фантазии».
Среди прочих Джон заметил молодого человека лет двадцати пяти, сутулого, в очках с толстой «бабушкиной» оправой.
– Мистер Леннон, – попросил парень, подсовывая альбом, – пожалуйста, напишите здесь: «Я отпускаю тебя, Марк. Будь собой. Джон Леннон».
– Это слишком сложно для меня, – сказал Джон и хотел уже просто расписаться, но тут Йоко потянула его за рукав.
–
Погоди-ка, – вдруг сказал он, углядев у парня под мышкой книгу в красном переплете. – Сэлинджер? Парень кивнул.
– Надо же, – качнул головой Джон. – Точь-в-точь как у меня. Это неспроста. Давай-ка я тебе кое-что другое напишу.
Он взял конверт поудобнее и старательно вывел: «Марку с дружескими пожеланиями найти в себе себя».
– Джон, мы не спешим? – плохо скрывая раздражение, спросила Йоко.
– Да-да, дорогая, мы спешим. Так спешим, что не успеваем сделать что-нибудь стоящее, – бормоча это, он продолжил автограф четверостишием:
Мир – дрянь, но он твой и мой.