Битва дипломатов, или Вена, 1814
Шрифт:
Поселившись во дворце Кауница, Талейран начал объезжать посольства, разбросанные по всему городу. На его визитной карточке появился новый титул — князь де Талейран; этой чести его удостоил король Людовик XVIII перед отбытием из Парижа. Министр иностранных дел Франции не мог больше носить титул князя Беневентского, присвоенный ему Наполеоном. Талейран хотел, чтобы не только он сам, но и Франция поскорее забыли о Бонапарте.
Хотя Франция благодаря Парижскому договору, как выразился Талейран, «счастливо избежала уничтожения», он знал, что союзники подвергаются немилосердной критике за чрезмерную мягкотелость. Для многих Франция по-прежнему оставалась страной безрассудных фанатиков-крестоносцев,
Талейран поставил своей целью спасти и короля Саксонии Фридриха Августа, которому угрожала утрата и короны, и страны. Саксонский монарх был кузеном Людовика XVIII, союзником Франции и, самое главное, мог создать противовес растущему влиянию Пруссии, претендовавшей, как опасался князь, на господство во всей Германии. Необходимо обуздать амбиции Пруссии, считал Талейран, иначе «через несколько лет она превратится в милитаристскую державу, крайне опасную для соседних стран».
Всю первую неделю Талейран готовил почву для своей дипломатической кампании: посещал салоны, наносил визиты императору Францу, членам императорской фамилии, миссиям великих держав и делегациям менее значительных стран, которые обыкновенно остаются незамеченными. У него в распоряжении было восемь — десять дней, а перед ним стояла задача, для исполнения которой требовались «не такие больные ноги, как у него».
Понимая необычайно сложный характер своей миссии, Талейран подобрал и соответствующий состав дипломатов, экспертов и вспомогательного персонала. Самым примечательным в делегации был его давний приятель герцог Эммерих Дальберг, молодой человек, представитель одного из древнейших аристократических родов в Германии, владевший землями в Рейнланде, в том числе между Шпейером и Вормсом. Дальберг был неразборчив в средствах, ненадежен и безудержно хвастлив. Талейран все это знал. Князь взял Дальберга, по его словам, только потому, что он растрезвонит «все мои секреты, которые я хотел бы предать гласности».
Талейран включил в делегацию двух «полномочных послов». На роль одного из них он избрал тоже давнего друга, маркиза де ла Тур дю Пена, бывшего посланника в Голландии, смазливого и безвредного искателя удовольствий, не любившего обременять себя обязанностями. «Он умеет пускать пыль в глаза», — говорил Талейран. Вторым «уполномоченным» стал граф Алексис де Ноай, ультрароялист, известный информатор, «глаза и уши» королевской семьи, особенно брата короля. «Если кто-то и должен за мной шпионить, — объяснял Талейран, — то пусть это делает человек, которого я сам выбрал». Возможно, эта троица и не годилась для сложных международных переговоров, но она обладала качествами, соответствовавшими стандартам дипломатии XIX века. Каждый из них принадлежал к дворянскому сословию, прекрасно разбирался в салонных интригах, располагал нужными связями в космополитической европейской аристократии, съезжавшейся на Венский конгресс.
С профессиональной точки зрения самым полезным и достойным членом команды был Жан Батист де Гуйе, граф де ла Бенардьер, сорокачетырехлетний сотрудник министерства иностранных дел. Талейран видел в нем талантливого многообещающего дипломата; граф, без сомнения, возьмет на себя весь груз неотложных
Помимо перечисленных лиц, Талейран привез в Вену целую бригаду слуг, поваров, парикмахеров и других мастеров своего дела, которым предстояло обеспечивать жизнедеятельность миссии. Среди них оказался и тридцатишестилетний личный секретарь и пианист Сигизмунд Нейкомм, австриец из Зальцбурга, ученик Йозефа Гайдна. Своей игрой он должен был помогать министру расслабляться или, наоборот, сосредоточиваться на решении каких-либо дипломатических проблем.
Но самым удачным, без сомнения, был выбор женщины на роль салонной хозяйки. Он взял с собой юную двадцатилетнюю жену племянника Доротею де Талейран-Перигор, умную и красивую особу, которая к тому же была младшей сестрой герцогини де Саган.
У Доротеи были искрящиеся черные волосы и темно-синие глаза, настолько темные, что они казались черными, и в них, по описанию одного из поклонников, «загорался обжигающий внутренний огонь, превращавший ночь в день». Она обладала удивительно тонкой и хрупкой талией, а легкие румяна лишь подчеркивали лунную бледность кожи. Доротея была явно несчастна и одинока.
Доротея родилась на тринадцать лет позже Вильгельмины, и трудно найти более несхожих сестер. Вильгельмина, старшая в семье, была любимицей отца, ее обожали, лелеяли и дали ей блестящее образование. Доротея не пользовалась таким же вниманием. О своем детстве она вспоминала как о безрадостном и горемычном времени. Вильгельмина еще девочкой наизусть читала Вергилия на латыни, а гости замка поражались, видя, что семилетняя Доротея еще не знала букв алфавита.
До сих пор нет полной ясности в отношении биологического отца Доротеи. Она называла своим отцом Петра, герцога Курляндского. Биографы со своей стороны выдвинули другую версию — бедного польского дворянина, командира наемников графа Олека Батовского, останавливавшегося на короткое время в их семейном замке. В любом случае герцогу Петру в то время было почти семьдесят лет и он тяжело болел.
Доротея не знала ни того ни другого. Польский дворянин покинул замок сразу же после ее рождения. Герцог Курляндский умер, когда ей исполнилось семь лет. Ее мать Анна Доротея, герцогиня Курляндская, не занималась младшей дочерью: она была поглощена светской жизнью. Доротея не могла водить компанию и с тремя сестрами — самая ближайшая по возрасту была на десять лет старше. Она росла практически без друзей и близких, предоставленная самой себе.
Много лет спустя Доротея так описывала себя в детстве:
«Маленькая, худенькая, желтушная, болезненная с самого рождения. Глаза настолько большие и темные, что, кажется, заполняют все лицо... Всегда печальная и грустная, я думала только о смерти».
Проявил интерес к Доротее и занялся ее воспитанием один из любовников матери, швед, граф Густав Армфельт. Он взял на себя роль наставника и вскоре обнаружил в ней способную ученицу, а через какое-то время граф окончательно убедился в том, что имеет дело с необыкновенно одаренным ребенком.
Неожиданно в Доротее открылась ненасытная жажда знаний. Герцогиня Курляндская наняла двух домашних учителей, одним из них был аббат Пьяттоли, бывший секретарь последнего короля Польши. Он пристрастил девочку к театру, где над ней шефствовала королева берлинской сцены мадам Унцельман. В таинства астрономии Доротею посвящал специалист из Берлинской обсерватории. Доротея проявляла исключительно острый ум и способность на лету схватывать самые сложные понятия и идеи. Она увлеклась чтением. Девочка уходила в домашнюю библиотеку и сидела под самым потолком с книгой на коленях.