Битва русских с кабардинцами, или Прекрасная магометанка, умирающая на гробе своего мужа
Шрифт:
Принесшие раненого, делая низкие поклоны прекрасной княжне, отступают до входа в кибитку и за двери, ибо у магометан полагается неучтивством и даже преступлением, уходя, оборачиваться задом к своим начальникам и владельцам.
По выходе их прелестная Селима, размышляя о приказаниях, данных отцом ее, почувствовала трепет в сердце и пожелала рассмотреть черты лица раненого.
В это время солнечные лучи прямо ударяли в стекла кибитки и в лицо раненого. Селима подходит, разглядывает Победоносцева и приходит в жестокое смущение, увидев в нем самого прекраснейшего из мужчин.
Темно-русые кудри осеняли
Она томно вздохнула, и слезы выкатились из прелестных очей ее, когда она подумала, что раненый умрет.
Эта первая искра невинной любви, этот зародыш, неприметно закрадывающийся в сердца наши, уже расположил нежную душу юной Селимы в пользу нашего героя.
– Ах, родитель мой, ты прав! – тихо восклицает Селима и бежит, чтоб позвать к раненому Бразина.
Вскоре является она опять в кибитку с Бразином, который осматривает больного и делает ему возможное пособие по обыкновению страны своей. Здесь можно сказать о сих народах азиатских, что простые их лекарства, мази и пластыри, ими составляемые, так же скоро возвращают больным и раненым здоровье, как и европейские.
Я приведу здесь один пример, которому был я очевидным свидетелем.
В первый поход под Эривань [4] однополчанин мой, поручик Д-в, неосторожно наелся недозрелых плодов, через что страдал жестоко болью в желудке, с обыкновенными последствиями сей болезни, с лишком год. Все лекаря, и притом очень искусные, по испытании всех средств к его излечению, наконец отказались невозможностью возвратить ему здоровье. Это жестоко поразило больного, ибо он полагал, что смерть его неминуема, как и прочих офицеров и солдат, бывших в сем походе, от сей же болезни лишившихся жизни в весьма значительном количестве, как под Эриванью походом оттуда, так и по возвращении на занимаемые нами квартиры.
4
Старинное название Еревана.
Я и эскадронный мой командир предложили этому офицеру испытать жившего в том селении, где мы имели свои квартиры, армянского лекаря, весьма искусного в пользовании. Он прибыл к нам из штаба. Азиатский врач был призван смотреть его болезнь, расспросил о всем подробно и обещался, с помощью Бога, возвратить ему здоровье. Такая надежда оживила умирающие чувства больного и поселила радость в душе его. Врач составил сам лекарство своего изобретения, предписал больному диету и в шесть недель излечил сию болезнь совершенно. Больной со слезами принес благодарные моления Всевышнему, спасшему его от смерти, и чувствительную признательность достойному врачу своему.
Оправившись совершенно, вышел он в отставку и уехал на свою родину.
Вот доказательства искусства азиатских врачей. Я, быв болен такою же болезнью, излечился от оной сам простым лекарством. Взяв красного
Да и всякий врач, если только он не вольнодумец (атеист), полагающийся на одно свое искусство, должен с помощью пекущегося о нас святого промысла приниматься пользовать больного, в особенности страдающего жестокою, опасною болезнью. Но обратимся к нашей повести.
Помощью искусных средств, употребленных Бразином, чрез несколько минут Победоносцев пришел в чувство, открыл черные большие глаза свои, окинул быстрым взором все его окружающее и с крайним удивлением тихо воскликнул:
– О Боже, где я теперь нахожусь?
Селима, затрепетавшая от радости, знав несколько наш язык, скромно отвечала:
– У твоих друзей, пекущихся о спасении твоей жизни.
Нежный, хотя и неправильный выговор юной Селимы заставил раненого обратить на нее свои взоры, и Победоносцев, пораженный красотою кабардинской княжны, почувствовал внезапно пламень в груди своей, сердце его забилось сильнее обыкновенного, и яркий румянец покрыл его щеки.
– Где я? – спросил он снова. – И кто ты, которая являешься ко мне и называешь себя моим другом?
– Я Селима, дочь кабардинского князя Узбека, – кротко и простодушно отвечала юная княжна. – Ты, раненый, попался к нему в плен, но, видя твое неимоверное мужество, он спас твою драгоценную жизнь, доставил тебя чрез своих людей к нам, приказал исцелить твои раны, содержать как сына и… – краснеет, – мне именно поручил смотреть за тобою с этим врачом Бразином.
Победоносцев, развлеченный различными чувствами, сказал тихо:
– В плену у кабардинцев… следовательно, рука моя, носящая булатный меч, мне изменила! – смотрит на правую свою руку, хочет ее поднять, но она ему отказывает. – А, теперь я знаю, почему я здесь нахожусь! Итак, я разлучен и может быть навеки – с моими родителями… соотечественниками… с товарищами. И, что важнее для меня, со славою, которая украсит лавровыми венками главы их. А я, несчастный пленник, – в это время буду влачить здесь оковы неволи!.. О, это ужасно!.. – стирает левою рукою выкатившиеся из глаз его слезы.
Селима – нежно и с состраданием:
– Христианин! Разве герои плачут? Не стыдно ли это!.. Ведь я тебе уже сказала, что ты у друзей своих. Разве ты мне не веришь?
Победоносцев – растроганный:
– Верю, от всего сердца моего верю тебе, прелестнейшая княжна, но русскому такому воину, как я, весьма горько быть в неволе в то время, как мои соотечественники проливают кровь свою за царя и отечество!
Надобно знать читателям, что в разговоре сих новорождающихся любовников, где требовалась осторожность, они говорили по-русски, а в другом случае по-черкесски. И потому, в течение сей повести, не надобно сомневаться, если они будут вольно при посторонних между собою изъясняться: это значит то, что они говорят по-русски; если же разговор открытый, то по-черкесски.