Битва в пути
Шрифт:
— Тина, я все хожу за тобой. Ты сегодня такая красивая, что страшно подойти.
Она притянула его и тотчас отстранила.
— Ты уходи, Женечка… Ты хороший…
Потом Алексеев усадил ее за свой столик и твердил ей:
— В вас сегодня влюбился весь завод! Но за мной стаж — пятилетка молчаливой любви.
За этим же столиком сидели Вирины.
Со странным ей самой любопытством она вглядывалась в них. «Такие оба поганые, а счастливые… Ах, я не лучше, не лучше их сегодня, только и разница, что несчастная!»
Вирин написал два портрета Бликина и
Жена его была, несомненно, красива выхоленной, сделанной, профессиональной красотой.
«Такая красотка — и он!» — думала Тина. Сегодня ее как никогда остро интересовало все, что касалось любви. Известная всему городу жизнь Зины заключалась в холе своей красоты и в неутомимой, напряженной погоне за богатым мужчиной. Ей на редкость не везло. У нее было много и мужей и любовников, но ей не удалось заполучить напрочно ни одного настоящего мужчину, и даже ни одного богатого, ни одного из тех, кого без специальных стараний получали многие из простых собравшихся здесь женщин. Завладев наконец долгожданным мужем с дачей и автомобилем, она, очевидно, была горда и счастлива. Покой, умиротворение и взаимное довольство осеняли эту пару.
Алексеев повел Тину танцевать. Она шла в ленивом ритме бостона.
— По-вашему, он талантливый художник?
Алексеев засмеялся.
— Талантлив Дунаев! Давно, когда я еще не был алкоголиком, я тоже был талантлив. А Вирин?.. Вчера ему платили за победоносные картины, и он рисовал омоложенного секретаря обкома и председателя облисполкома на фоне первомайского парада. Сегодня хотят правды жизни и конфликтов. Он рисует того же председателя облисполкома, но с бородавкой на носу и на фоне испорченных опок. Если завтра будут платить за изображение дамской туалетной в Московском университете, он будет рисовать дамскую туалетную.
Пары скользили, а Тина все пыталась разгадать не занимавший ее прежде закон тяготения. Что заставляет среди миллионов именно этих двух тянуться друг к другу?
— Но эти Вирины — счастливая пара? — спросила она.
— Еще бы! Отлично спаровались! Проститут от искусства и проститутка обыкновенная. Можно сказать, обрели друг друга!
— Но он плюгавенький, пошленький, весь гаденький! А она настоящая красотка! Посмотрите на жен Чубасо-ва, Рославлева, Вальгана. Обыкновенные. А она же красавица! И всю жизнь она занята только тем, что ищет мужчину. Почему же ей достается… такое?
— Закон.
Тина даже приостановилась:
— Какой закон? В чем закон? Говорите: в чем закон?
— На таких, как она, у нас потребители ограниченного контингента и невысокого качества.
— Почему?
— Ну, сами подумайте. Таких, которым нужно жена как витрина для драгоценностей, у нас, прямо сказать, маловато! Красоток для развлечения им хватает, а особенно после войны. За пару
— Я думала, у Вальгана жена должна быть красавицей. Почему у него такая обыкновенная?
— Потому что Вальган умный человек. Красоток при желании он будет иметь на стороне в любом количестве. Он же неотразим, когда хочет. А дома ему нужны преданность и комфорт. Его Маргарита — гений домашнего благоустройства, она — Вальган в семейном масштабе. Она ездит в Одессу за отрезами на костюм, в Ригу за мебелью и летит в Тбилиси, потому что муж захотел к завтраку свежего винограда. Супружеский сервис первой категории. Вальган знал, на ком жениться! Они пара!
Тина взглянула на красавца Чубасова, кружившего худенькую кудрявую женщину.
— А что связало их?
— Он, бедняга, всю жизнь всех воспитывает. Ему это до того надоело, что он обрадовался, когда кто-то принялся за его воспитание. Заметьте: она воспитывала простодушно, но в должном направлении.
— А наш «новый главный» и его жена?.. — с болью и с брезгливостью к себе самой спросила Тина.
— Тоже пара! В обоих такая тяжеловесность и тупой фанатизм: в нем — направленные на завод, в ней — на семью.
«Он не тупой, он честный, — думала Тина, уже не слушая Алексеева. — Поэтому он и не хочет смотреть на меня. Он все понял прежде меня».
— И когда я буду подыхать под забором, — голос Алексеева зазвучал громче, перебил мысли, — а я обязательно подохну под забором, — последнюю минуту мне скрасит гордость. Я буду гордиться двумя вещами: тем, что воевал за великую родину… и тем, что любил великолепную женщину…
Она поспешила уйти от него.
Шапонин снова подошел к ней и усадил ее за столик.
— Вы не слушаете меня. О чем вы думаете?
— Алексеев сейчас говорил мне о законах, по которым мужчины выбирают подруг. Я думаю о том, по каким законам выбирают женщины.
— Ну, и по каким?
— По тем же самым!
— Объясните: по каким? — настаивал Шапонин.
— Если у женщины сердце подруги художника, она залюбуется игрой красок и будет искать того, кто нанес их на полотно. Продажная, услышав о том, кто выгоднее других продает свои способности, прилепится к нему и станет врать ему о любви. А если…
Чтобы скрыть глаза от Шапонина, подняла бокал вина.
— Что «если»? Ну, договаривайте!
— Если женщина рождена подругой бойца, она услышит однажды бряцание лат, увидит, как он шагает, нагнув голову, равно готовый и к смерти и к победе в бою, не замечая ее… не глядя… не глядя… не глядя ни на кого… Не глядя на нее… И она встанет и пойдет следом за ним… Даже если он идет не оглядываясь…
Она поставила бокал. «Что я говорю? Зачем я говорю? Влюбилась, как безвольная, как ничтожная, растерялась, разболталась. Какой стыд!»