Битва в пути

Николаева Галина

— Дополнительная оплата «один из шести» касается одного, и наихудшего, колхоза, — сказал он наконец а не узнал своего голоса.

— Очевидно, придется вас вызвать и заслушать… Чувствуя, что разговор идет к концу, Курганов заторопился спросить о главном.

— Сергей Васильевич, вы получили мою телефонограмму? — В голосе его неожиданно прозвучали жалкие, просящие ноты, и он выругал себя: «Голосишко трусливый, подхалимский…»

— Получили. Выслали людей. Разберемся. Вы тут телеграфируете, что три противовеса сказываются на ходе сева. Я вижу стремление слабую работу райкома прикрыть то «единственным рельефом»,

то тремя противовесами. Несостоятельная попытка.

— Я не прикрываюсь ни рельефом, ни противовесами. Я сигнализирую о неблагополучии на заводе.

— Почему на заводе, а не в районе? Возможно, причина в неправильности эксплуатации. В Кудринской МТС умудрились просто снять один из противовесов. Гирь на складе не хватало…

— Значит, были еще случаи?

— Причины крылись в эксплуатации, и процент обрыва к общему выпуску ничтожен. Работники завода завтра будут у вас.

Разговор закончился. Курганов долго сидел, прижав к уху беззвучную трубку.

«Процент ничтожен… Да, там это выглядит как «ничтожный процент»…

Он понимал, что оттуда не видно ни Медведева, лежавшего, раскинув руки, в ночном недопаханном поле, ни «Мыса доброй надежды», куда с любовью посылали самый лучший, самый новый трактор, ни этого трактора, истекающего маслом. Оттуда не слышно воплей Гапы и разговоров трактористов, которые после небывалой и опасной аварии теряют доверие к новым тракторам, к ночным работам, к залежам…

Там весь этот сложный жизненный переплет превращается в «ничтожный процент», ни в ком не вызывающий тревоги.

ГЛАВА 14. ЭТО БЫВАЕТ

Поднимаясь в комнату технологов, Тина мельком взглянула в зеркало и не узнала себя — так блестели светлые глаза на смугловатом лице, так легко лежали задумчивые брови. Она всегда была равнодушна к своей внешности. Сперва была слишком юна, чтобы думать о ней, потом была слишком любима другим, чтобы самой любоваться собой. В тяжелые дни собственное лицо интересовало ее лишь как маска, которой надлежало скрывать ту боль, что внутри. Сегодня она почему-то обрадовалась своей красоте.

Володя уехал на год в Москву, в институт, где готовил к защите диссертацию. Дома было пустынно. Вся жизнь Тины сосредоточилась в цехе и в «фонарике».

Перестройка цехов, начатая Бахиревым, шла полным ходом; с каждым днем увеличивалось количество и сторонников ее и противников. Сторонниками были те, кто все больше убеждался в ее необходимости и ждал ее результатов. Противниками были те, кто не видел нужды в ней, зато видел, как падает и выработка и заработок, как горит план и расшатывается дисциплина. Борьба вокруг Бахирева разгоралась. Каждый день был напряженным и острым.

Тина была захвачена этой борьбой, ее несло бурным потоком бахиревской жизни. С утра да ночи она сидела в чугунолитейном, пытаясь в общем разгроме сохранить какое-то подобие выполнения плана, удержать в каких-то границах снова подскочившие цифры брака.

В короткие минуты встреч в «фонарике» она старалась быть бодрой и веселой, старалась дать подобие отдыха этому человеку, на плечи которого ежедневно обрушивались тонны необработанного и испорченного металла. Она часто писала Володе о заводских делах и о Бахиреве. Когда он в письме шутливо упрекнул ее за частое упоминание главного инженера, она ответила: «Если бы он был женщиной, я

подружилась бы с ним (или с ней) еще ближе. Ты пойми — никогда еще не было на заводе так трудно и так интересно. Если бы это сделала женщина, это, может быть, стало бы еще удивительнее. Но и Бахиреву нельзя не удивляться. И нельзя ему не помогать».

Она была вполне искренна, но безотчетно и незаметно она все больше свыкалась не только с ним самим, но даже с его детьми.

Сагуров пришел к ней в комнату поговорить о делая и шутя пригрозил:

— Переведу я тебя на другую работу! Мастера брак делают, лишь бы ходить на браковочную площадку, глядеть на тебя. Что с тобой сегодня? Праздник, что ли?

— У меня сегодня день рождения.

Сегодня действительно был день ее рождения. Дома было пусто, и она решила отпраздновать его с детьми и Бахиревым. Встала с солнцем, на рассвете испекла каждому по булочке в виде птицы. С увлечением лепила из теста хвосты и крылья, мастерила изюмные глаза, украшала перья разноцветным цукатом. В одну из птиц запекла на счастье горячий уголек — кому достанется? Хоть чем-то на минутку развлечь и позабавить человека, не знающего отдыха… Хоть улыбнется.

Корзину с пирогами она поставила в шкаф технологов. Позвонил телефон, она взяла трубку и услышала голос Рыжика. Рыжик сообщал, что получил сейчас пятерку по немецкому языку. Она так обрадовалась, что сияя сказала Сагурову:

— Это Рыжик звонил. У него пятерка по немецкому,

— Какой Рыжик? — Бахиревский.

— А ты тут при чем? Она смутилась:

— Так я же его рисую… Во время сеансов говорю с ним по-немецки. — Она не могла не добавить: — Такой отличный, одаренный, добрый и смелый мальчишка!

— А я пришел тебя огорчить.

— Что?

— Суд восстановил «неубиенного»! Пуговкин явился в цех…

— А как же теперь я? — Она засмеялась: ничто не могло омрачить ее праздничности. — Повисла в воздухе между ЧЛЦ и отделом главного металлурга?

— Как-нибудь устроится.

— Я тоже так думаю…

Бахирев шел разгромленным чугунолитейным цехом. Стена и пол были проломлены. Установка конвейера затягивалась: не хватало то одного, то другого. Одна вагранка была остановлена на внеплановый ремонт. Она все равно простаивала из-за нехватки металла. Как только инструментальный цех прекратил работу над станками для железнодорожных мастерских, стали срываться внеплановые погрузки, обещанные ранее. Заводу грозил металлургический голод. Бахирев решил использовать перебой с металлом для ремонта печей и вагранок. Печи ремонтировались, но программа «горела», рабочие не выполняли норм, и заработки их падали. Даже здесь в чугунолитейном, где Бахирева знали и любили больше, чем в других цехах, он все отчетливее чувствовал и скрытое недоброжелательство и открытую вражду отдельных людей.

Высоченный парень в рубахе, расстегнутой на груди, загородил ему дорогу:

— Товарищ главный инженер! Как же это на заводе поступают с рабочим классом?

Бахирев вспомнил, что видел этого парня раньше у конвейера и слышал его разговор с Сугробиным.

— Это с кем же конкретно? — спросил он, не убавляя шагу.

— А хотя бы со мной.

— А еще с кем? Ни с кем? Значит, вы есть весь рабочий класс?

— А кто же я, по-вашему? Приходишь на работу— тебя не допускают… Безобразничают…