Битва в пути
Шрифт:
— Значит, все будет хорошо.
— Но те тракторы, которые уже в поле…
В трубке помолчали. Потом тот же свежий, не омраченный страхом голос сказал:
— Я не понимаю, почему вы считаете себя главным виновником аварий. Я понимаю, почему Вальган хочет раздуть историю и свалить на ваши плечи. Но вы сами?!
— А я в этом вопросе как раз согласен с Вальганом. Надо быть честным с самим собой. Я спешил что есть силы. Я спешкой вызвал временную дезорганизацию производства. Значит, именно и я отвечаю за все последствия этой дезорганизации и за все вызванные ею огрехи. Да… Как ни вертись,
Голос в телефоне не утратил свежести, он стал еще мягче:
— Подождите казниться! Кажется, вам надо лечь спать, а на днях, может быть, стоит поехать на место.
— В МТС?
— Да. Мы еще подумаем. Во всяком случае, прежде чем увлекаться самобичеванием, надо действовать.
Когда он положил трубку, Катя спросила:
— С кем ты говорил?
Он подивился женской проницательности. Он говорил по телефону сотни раз, и никогда она не задавала ему таких вопросов.
— С инженером. Почему ты заинтересовалась разговором?
— Так… Тебя что-то волнует?
— А! — Он махнул рукой. — Очередные технические неполадки. Не тревожься. Сколько раз я тебе говорил: пока дети здоровы, ты не гневи бога и не волнуйся. Дети — это единственное ради чего тебе стоит беспокоиться.
Игла летала над шитьем. По радио Козловский пел:
Как мимолетное виденье,Как гений чистой красоты…Бахирев закрыл глаза, и тотчас из темноты выплыли тяжелые металлические скобы окрашенных в темно-красный цвет противовесов.
ГЛАВА 16. ДОН КИХОТ И3 МОДЕЛЬНОГО
Нетерпение владело Сережей. Он работал без обеда. За полтора часа до смены отложил очередные детали и взялся за свой чугунный кокиль. Только бы не отрывали! Сегодня кончить обработку кокиля и впервые залить алюминий не в земляную, а в чугунную форму.
Когда подошел Гуров, Сережа не услышал, а почувствовал его хребтом и обернулся, как оборачивается собака, ощерившись и сильнее сжимая драгоценную кость.
— Опять ты за свое? — сказал Гуров.
— Я выполнил норму, — соврал Сережа.
Он кончил до прихода деда Мефодича, которого выбрал в сменщики за аккуратность и опытность. Ему Сережа сознался:
— Две не дотянул до нормы.
— Ладно. Доделаю за тебя.
В пересменке Витя закончил слесарную доводку, и они потащили тяжелый кокиль в цветную литейную.
В открытом тигле плавился алюминий. Он казался Сереже красивее и праздничнее обычного расплавленного металла. Живое серебро, подвижное и текучее, подсвечено изнутри розовым — так взволнованная кровь, просвечивая изнутри, румянит лицо.
В черный, мертвый чугун кокиля потекла живая струя.
— Раз… два… три… четыре… — считал Сережа. — Пятнадцать!
Пятнадцать секунд вместо многих часов! Когда легкая, чистая модель выпала на земляной пол, Сережа не видел, плохая она или хорошая. Он видел одно: это была модель трака со всею ее сложной конфигурацией.
Они принесли ее в цех, измерили штангенциркулем. Витя выглядел разочарованным. Сергей был счастлив.
— Ни один размер не совпал, кромки не вышли, — сказал Витя.
— Но
— Вмятины, раковины — чего только на ней нету!
— Пятнадцать секунд на заливку. Сколько можно отлить в один кокиль в сутки!
Синенький засмеялся.
— Ты, ей-богу, как сестра Наташка! Принесла Лешку, моего племяша, из родильного и не налюбуется: и красавец-то, и разумный-то… А у него весь ум — пеленки марать. Я тебе, конечно, не отказываюсь помогать, только… ох, и возни здесь еще!
Сережа не мог объяснить, почему чувствовав жизнь в кипении серебряно-розового металла, в легкости послушной отливки. Такая быстрая, веселая должна жить!
Синенький заторопился в парк, на свидание к невесте. Сереже надо было готовиться к экзаменам, но мысли о первой отливке вытесняли все. Он пошел с Витей. Он свистел по привычке и думал о том, что надо сделать специальный инструмент для изготовления нового точного кокиля. Витя дернул его за рукав.
— Ходишь, как психованный, со своим кокилем. Я ему долблю, долблю, а он и не слушает.
Зелень еще не скрывала ветвей, окутывала их дымкой… Острые травы покрыли газоны. Как всегда в ясные весенние вечера, в парке было людно. Молодые папаши несли малышей; детвора кишела в аллеях; пожилые работницы дремали на площадке гамаков; молодежь плясала на танцплощадках и на асфальтированной набережной. Ребята тянули Сережу в пивной киоск, девушки — на танцы, но все мешало ему сегодня и все раздражало; ему хотелось тишины и простора для мыслей о своем. Он обрадовался, увидев радостно-вопросительные глаза Даши. С тех пор как он ночью довез ее до дома, он относился к ней с покровительственной симпатией и часто заговаривал, встречаясь на заводе, в парке. С ней можно было говорить обо всем, как с травой, как с цветком, как с речной волной: так затихала она, превращаясь в слух, так внимала каждому слову, тая дыхание.
Сегодня на Даше было новое платье, белое в синий горошек, такая же косыночка и глаза, как две синие горошины. Платьем она уже не отличалась от других работниц, и только в лице было еще что-то удивленно-радостное, как Сережа определил — «колхозное».
— Даша! — окликнул он ее. — Побежали вниз!
Она радостно и послушно устремилась вслед за ним.
Узкая тропка вилась меж кустами. Скользя, Сережа хватался за кусты. Липкие листья зеленили пальцы. Внизу, вдоль подножия откоса, бежала широкая, прорастающая молодой травой тропинка. Тут можно было идти в тишине и спокойно говорить о кокиле.
— А как мы модели делаем? — говорил Сережа. — Как деды делали, так и мы. А что такое модель? По нашим моделям литейщики отливают тысячи траков в смену, а мы одну модель делаем несколько смен.
— Как ее делают?
Широко распахнутые глаза смотрели с жадным интересом. Сережа стал рассказывать.
— Ну, делают деревянную промодель, ее формуют в земле. Потом в земляную форму заливают металл. Отливка получается громадная, нечистая, одно слово — земляная! Идет она к нам, и начинаем мы над ней потеть. А кокиль — значит постоянная металлическая форма. Кокильное литье точное, легкое. Ни механической доработки, ни отходов металла… и тысячи экономии.