Битва в пути
Шрифт:
— Тина, если бы ты знала, как я люблю свою работу. Она под угрозой! А я не могу без нее. Не вини меня..
Она ответила тихо:
— Я не виню. Я просто не люблю.
__ Значит, вы никогда не любили меня.
— Да. Конечно. Но и вы тоже.
С безразличной, почти старческой ясностью она видела и понимала в нем все, что когда-то казалось непонятным. Талантливый, до конца погруженный в свою работу, в редкие свободные часы он тянулся в тот дом, где проще и легче всего было отдохнуть. Его тянула Тина, остроумная и жизнерадостная хозяйка уютного дома, дочь известного в области человека. Но придавленная
Она улыбнулась с недоброй иронией.
— Уходите, Юра. Не будем… «усугублять»!
Он ушел. Она осталась одна. Как легко соскользнула с нее эта «любовь»! Да и не за что было ей зацепиться!! Она перебрала в памяти месяцы, проведенные вместе. Только и было дорогого — букет роз. Этого слишком мало. Пустота. Девичье ожидание кануло в пустоту. Любви и в помине не было, Юры, которого она считала другом, тоже не было. Не утрата этой не существовавшей любви и не существовавшего Юры давила ее, а на глазах перевернувшийся мир. Может быть, и того милого, трудного, но справедливого мира, в котором она жила всю жизнь, так же не было, как любви и как Юры?
Но отец был? Он был самым близким, самым реальным, самым живым и выверенным воплощением того мира, в котором она выросла.
Начались дожди. Тину мучило то, что отец ушел без пальто, в легких туфлях. Близились сентябрьские заморозки. Надо было что-то делать.
Она решила проникнуть домой к Корилову, у которого однажды была. Вахтер не пропускал ее без вызова, а на письма и звонки Корилов не отвечал.
Тина узнала, что жена Корилова Мирра Мироновна с младшими детьми все еще живет на даче, а дома, он, старшая девочка и домашняя работница Валя.
Утром, нарядная и веселая, Тина подкараулила Валю у входа в дом.
— Валечка! Как кстати! А я как раз к вам! Я с дачи и опять на дачу! Мирра Мироновна просила передать мужу записку и привезти ответ. Я сейчас же еду обратно, я могу захватить…
Случилось так, как она хотела, — она вошла в дом, болтая с домашней работницей, и вахтер не задержал ее. Так она проникла в квартиру Корилова. Теперь важно было действовать сразу, пока хозяева не успели опомниться, пока ее не вывели.
Из спальни доносилось мужское покашливание, и Тина быстро вошла в спальню. Корилов лежал в постели и просматривал газеты. Увидев ее, он отбросил газеты и приподнялся.
— Простите… Я должна была… Мы же знакомы… Я пришла…
Она видела, как секунду он колебался: позвонить, закричать, выгнать? Потом, очевидно не желая скандала, откинулся на подушки:
— Да, я вижу, что вы пришли… даже ворвались. Ну что же, садитесь. — Он указал ей на пуф возле кровати.
Она послушно села, чувствуя облегчение уже от того, что ее не выгнали.
Он оглядел ее с ног до головы. Глаза его были ледяными. Он искал правильного поведения в этом неожиданном положении.
— В конце концов, это даже приятно… проснувшись, увидеть хорошенькую знакомую.
Казалось, он уже забавлялся ситуацией. Но точно рассчитаны им были каждый жест и каждая интонация. Потянувшись
— Я пришла говорить о деле…
Он поднял высокие дуги бровей.
— Здесь я не говорю о делах! Если «на войне как на войне», то «в спальне как в спальне»!..
Она встала и отошла к стене. Она понимала: он казнил ее за вторжение, казнил наиболее легким для него и наиболее оскорбительным для нее способом. Точно и тонко он казнил Тину ее же оружием—тем положением, в которое она себя поставила сейчас. Она не была для него ни знакомой, ни дочерью знакомого, ни девушкой, которая нравилась ему и однажды заставила разоткровенничаться. Для него существовала сейчас лишь дерзкая просительница, которую надо было как можно беспощаднее казнить за дерзость. Второй раз в жизни ей захотелось убить человека. Она смежила веки.
— Я пришла сюда потому, что не могла добиться разговора с вами на работе. Я пришла к вам как к коммунисту говорить о деле, которое для меня важнее жизни.
— Что касается дела… — Он откинул одеяло и сел. В смятении она подумала, что он сейчас встанет при ней в одном белье, лишь бы наказать и оскорбить беспощаднее. Но он был в пижаме. Поднявшись, он продолжал: — Что касается дела, то вам давно пора понять, что все ваши письма, заявления, и тем более подобные авантюры не принесут пользы. Скорее наоборот…
— Но речь идет о человеке, пострадавшем невинно! Нетерпеливым и повелительным жестом он остановил ее.
— Если речь идет о деле, то вам надо знать, что решаю не я, а закон и обстоятельства дела.
Он шел к двери, она загородила дверь и заторопилась:
— Я вас понимаю… обстоятельства будут за него. Я прошу об одном: скорее и тщательнее разобраться в этих обстоятельствах! Ведь невинно… Ни вести, ни передачи… Он стар, нездоров, он ранен на войне! Он не вынесет!.. Кого просить? К кому идти? Ведь я всех молю сейчас об одном — ускорить разбирательство!
Он медленно ответил:
— Ускорить?.. Может быть, это и придется сделать. Он прошел в ванную и крикнул оттуда шоферу:
— Костя, проводите Тину Борисовну!..
— Начались занятия в институте. Тина переселилась в общежитие. Соседки по комнате при ней, как при тяжко больной, понижали голос и сдерживали смех. Их заботы трогали ее, но она понимала, как трудно девушкам, из которых брызжет молодость и веселье, поминутно ощущать близость чужого горя. Она уходила заниматься в библиотеку, бродила одна по улицам, а в те часы, которые проводила в общежитии, занималась хозяйством всей комнаты. Она прибирала, чистила. Засияли окна, лампы, чайники. Блестели белизной салфетки и скатерти, а она все искала дела для тревожных рук. Она знала, что отец сохраняет мужество, и старалась быть достойной его дочерью.
Ее ждало еще одно испытание. Ее вызвали в комитет комсомола. Пятикурсница Лопаткина, изможденная, желтолицая женщина с лихорадочными глазами взяла слово:
— Я считаю, что в наших рядах не место человеку, который родственные связи ставит выше комсомольской принципиальности, который жил бок о бок с врагом и не смог или не захотел распознать и разоблачить врага-Бот почему я и группа товарищей подали заявление об исключении студентки Карамыш из рядов ВЛКСМ.
На Тину нашло непреодолимое оцепенение. Она едва выдавила несколько слов: