Битва в пути
Шрифт:
— Чего собирать! — по-прежнему срыву сказал маленький. — Начнут агитировать… Надо, мол, работать. А чем работать? Ни запчастей, ни материалов? Чего собираться?
— Так, — сказал Курганов. — А где же остальные ремонтники? Трактористы где же?
Рыжее ухо сердито закачалось.
— Умные ушли, дураки здесь остались. Нас, дураков, немного — все налицо!
— Пойду, однако… — сказал высокий парень.
— И пойдет! — обрадованно подтвердил маленький. — Этот у нас самый умник. Этот работать не ходит. Этот ходит деньги получать!
— А что ж? — равнодушно отозвался парень. — Деньги мне недодали. Я и пришел.
— Ты не копченый! — бросил ему вслед маленький и с ожесточением плюнул в костер. — У одного совесть чистая, у другого — морда. Которые бессовестные, те всегда чисто ходят.
Во дворе послышался шум грузовика.
Курганов вместе с трактористами вышел во двор. Грузовик уже стоял у склада, и возле него суетились люди. Курганов узнал щуплую фигуру секретаря партийной организации Петрушечкина и направился к нему,
— Плеча, плеча не жалей! — кричал Петрушечкин и сам подставлял плечо под ящик.
— Павел Петрович! — выждав, обратился Курганов к Петрушечкину. — Такелажником сделались?
— Тут не только такелажником, тут… — Петрушечкин не договорил, выпрямился, схватился за шапку, словно хотел бросить об землю, но не бросил, а только с силой нахлобучил глубже на голову. — Тут черт знает чем сделаешься…
Его сухое, тонкое, молодое лицо было одновременно и возбужденным и беспокойно-растерянным. Светло-голубые глаза не имели того пытливо-доверчивого выражения, которое было знакомо и приятно Курганову. Они щурились, прятались за покрасневшими веками.
Вздыхая и широко ставя негнущиеся ноги в высоких валенках, он пошел с Кургановым в контору.
— Что такое? — спросил Курганов, когда они уселись в кабинете. — Назначено партийное собрание… Я приезжаю… Ни души!
— Сперва в городе застряли, потом в дороге. Сперва достать ничего не могли, — возбужденно и отрывисто заговорил Петрушечкин. — Туда-сюда— нигде ничего! Думаю, плюнуть, уехать! Да ведь как уедешь? Вот людей собираем. Разговор один — выполнять план ремонта. А чем? Как с пустыми руками возвращаться? Ну, пошел снова! Говорю: «Ты коммунист, я коммунист…» Добился кое-чего… с грехом пополам. У Ельникова дорогу замело. Заносы! Пятнадцать километров шли пешком. Трактор вызывали машину выволакивать. Тракторы стреляют!
— То есть как стреляют?
— А черт знает, как он стреляет. Бомбит противовесами! Блок, трубки, капот — все пробило! — В тихой комнате Петрушечкин опомнился и стал извиняться: — Вы уж извините, что так получилось, Илья Ильич задержался в городе, а я сейчас с вами.
— Это все понятно. Но срывать партийное собрание недопустимо.
— Это конечно, — вздохнул Петрушечкин и в оправдание похвастался успехами: — Баббит вот привез. Кислород, баббит, трубки питательные, будь они неладны, привез! — Он все еще говорил с лихорадочной быстротой человека, захмелевшего от усталости, мороза, бессонницы.
— Говорил я, что неплохо бы тебе самому съездить на завод, к рабочим.
— Да… Вот я и съездил… — с непонятным Курганову оттенком раскаяния, иронии над собой, озабоченности сказал Петрушечкин и вдруг задумался.
— Я пришел — пять часов, механизаторов нет, — сказал Курганов. — Детали валяются по всей мастерской.
— Знаю. Вторая бригада саботирует ремонт.
— Есть в бригаде коммунисты?
— Один. Второй месяц, простуженный, лежит в больнице. Холодище в мастерских. Распределяли мы бригады. Никто не идет на залежные земли. «Нету, говорят, выгоды».
Поговорив с Петрушечкиным, Курганов хотел вместе с ним пройти на стройку, но взглянул в измученное лицо Петрушечкина и закончил:
— Ладно, я приеду завтра. Договоримся о партийном собрании. А вы идите-ка сейчас погрейтесь… в бане, что ли.
Он один прошел на стройку новых мастерских и, несколько утешенный кирпичными стенами, средь которых кружился снег, поехал дальше.
— Заедем по пути в «Крепость»? — спросил шофер.
— Да.
Курганов хотел на фермы колхоза «Крепость социализма» посылать для обучения доярок из других колхозов. Надо было договориться об этом с председателем и заодно взглянуть на новый доильный агрегат.
— Вот это мастерские! — сказал он, когда показались каменные высокие колхозные мастерские.
— Уж Иван Терентьевич воздвигнет! Один этот колхоз всей той МТС стоит, — отозвался шофер.
Прямая, широкая улица, крепкие, ладные дома с резными наличниками, цепи уличных фонарей, каменный клуб с колоннами, стадион и каток на маленьком озерке за клубом — все здесь было давно знакомо Курганову, но не переставало радовать.
«И увалы не увалы, и ельник не тот! — весело думал он. — Вот место для жизни человеческой на земле! Идеальное сочетание природы и культуры, коллективного и собственного, физического труда и умственного! Крепость, действительно, крепость социализма!»
— Где Иван Терентьевич? — спросил он мальчуганов, побежавших за машиной.
— Семиклассниц сманивает доильным агрегатом!
На фермах, таких же добротных, как все в этом колхозе, царила та важная и блаженная тишина, которая наступает после дойки. Белые и массивные, словно печи, коровы лениво жевали. В приемочной доярки в белых халатах негромко переговаривались и звенели подойниками. Шумел сепаратор. Все это радовало самые глубины сердца, почему-то веяло собственным теплым детством, но очищенным, измененным, поднятым.
В пристройке, соединенной с фермой коридором, Курганов увидел председателя и гурьбу девчат в пуховых, вязанных по здешней моде шапочках. Председатель Самосуд, маленький, молодцеватый, с отечным лицом и выпуклыми серыми глазами, размахивал металлическим шлангом доильного аппарата и говорил:
— Ну где еще вас сразу приставят к такому аппарату? Ну, уедете, ну, разбредетесь кто куда! Где чего найдете? А здесь, в своем колхозе, год-два — и вышли в люди! И вам культурная специальность, и вам поездка в Москву, и вам полный достаток — чего хотите! Трофим Демидович! — Он увидел Курганова и, размахивая шлангом, шагнул к нему. — Привезли, привезли агрегат, в полном комплекте! Вот даже сам секретарь райкома интересуется доильным агрегатом! — укоризненно обернулся он к девушкам. — А вы как будто необразованные, безо всякого интереса!