Битва за Берлин. В воспоминаниях очевидцев. 1944-1945
Шрифт:
Это ужасная мысль! Мне страшно подумать, что наш германский рейх будет разгромлен, что наши соотечественники будут отданы на произвол жестоким большевикам и американским гангстерам. Однако и такая перспектива не в состоянии поколебать мою нерушимую веру в будущее германского народа. Чем больше мы страдаем, тем более славным будет новое возвышение вечной Германии. Характерная черта германского духа впадать в летаргию, когда существование самой нации явно поставлено на карту, снова поможет нам. Правда, что касается меня, то мне было бы невыносимо жить в Германии во время переходного периода, который последует за поражением Третьего рейха. Подлость и предательство, которые мы пережили после 1918 года, покажутся мелочью по сравнению с тем, что нас ожидает теперь!»
3 апреля Гитлер принял генерального инспектора восстановления Мюнхена, гауляйтера Мюнхена и Верхней Баварии Пауля Гислера, чтобы обсудить с ним планы строительства в столице Баварии.
«При его [Гислера] появлении мы все были крайне удивлены и задавались вопросом, о каком еще восстановлении Мюнхена можно было говорить в такой ситуации. Но Гислер, который принес с собой целую кучу планов, сказал: «У меня с собой общий план послевоенного восстановления Мюнхена. Мы хотим заново восстановить и собор Фрауэнкирхе, старинный символ города, чтобы таким образом сохранить его для будущих поколений. Тем самым мы сделаем большое одолжение кардиналу Фаульхаберу».
Когда Гитлер увидел Гислера и узнал о причине его прихода, его лицо озарилось улыбкой. Мы давно не видели его таким оживленным. Оба тут же уединились и в течение нескольких часов занимались лишь своими планами. Гитлер наносил на ватман величественные лестницы и фасады дворцов, делал наброски тех или иных строений. Для всех нас, понимавших, что крах и полное уничтожение неизбежны, все это казалось очень странным».
В эти апрельские дни всю свою энергию Гитлер направил на решение проблем, возникавших на германском Восточном фронте. Одно совещание, на котором обсуждается сложившееся положение, сменялось другим. Очень часто на этих совещаниях перед Гитлером выступал с докладами генерал Хейнрици, на которого была возложена ответственность за фронт на Одере. Он вспоминает о своем визите в рейхсканцелярию 6 апреля 1945 года:
«Пройдя через первый этаж рейхсканцелярии, я попал в сад, и у меня было несколько минут, чтобы там осмотреться. От его прежней ухоженности не осталось и следа. Нигде не было видно ни клочка газона, все было завалено упавшими деревьями. Землю покрывал толстый слой строительного мусора и щебня. Кое-где еще стояла строительная техника, которая использовалась при сооружении бункера. При входе в бункер на посту стоял офицер СС, который встречал участников совещания. Значит, вот здесь, под землей, жил теперь тот человек, который еще совсем недавно правил большей частью Европы. И его бомбы загнали под землю. Каждую ночь он теперь спал здесь внизу, в своей персональной могиле. Я немного подождал перед входом в бункер и понаблюдал за тем, как входили участники совещания. Это были в основном те же самые лица, которые каждый день собирались на дневное обсуждение положения на фронте. Не было только Геринга, который постоянно опаздывал. Незадолго до начала доклада я тоже спустился в бункер по крутой лестнице, которая вела под землю на глубину около восьми метров. Я оказался в вестибюле, в котором на обычную церемонию личного досмотра собрались участники совещания. Здесь царила такая толчея, что лишь с большим трудом можно было пробраться сквозь толпу. Точно в назначенное время из двери на противоположной стороне коридора появился Гитлер. Не без труда удалось образовать для него проход к помещению, где проходило совещание. Это помещение примыкало к коридору и состояло из одной сравнительно небольшой почти квадратной комнаты; по моей оценке, не намного больше, чем три метра на три. Слева стоял большой стол для карт, за которым уже сидели оба стенографиста. Напротив этого стола на скамье у стены заняли место гроссадмирал Дёниц и Гиммлер. Из-за тесноты прочие участники совещания вынуждены были сначала ждать в коридоре. Однако многие из них старались протиснуться вперед. Вскоре в комнате для совещаний создалась вызывающая опасения толчея. Гитлер занял место за письменным столом и надел свои зеленые очки. Кейтель стоял справа от него и несколько сзади. Я встал слева от Гитлера и начал свой доклад.
Я подробно доложил Гитлеру о мерах, которые были предприняты для отражения предполагаемого наступления русских. Гитлер слушал с напряженным интересом. Время от времени он задавал уточняющие вопросы. Прежде всего его, как всегда, интересовала сила артиллерии и ее расположение. Об этом тотчас возник спор. Гитлер хорошо усвоил целый ряд основных теоретических положений, которые, однако, не могли быть применимы в данном конкретном случае. Всегда было очень трудно переубедить его. Тем не менее он с радостью отметил, что число имевшихся в нашем распоряжении батарей представляло для наших условий значительную мощь. Он согласился с планом в ночь перед атакой русских отвести наши войска назад, после того как я объяснил ему смысл и цель этой меры. Вновь остро встал вопрос «крепостей»; он обсуждался во второй раз, при этом неоднократно вспоминали Сталинград. И снова Гитлер настаивал на том, что его мнение правильное и что крепости необходимо удерживать любой ценой. В данном случае речь шла об обороне Франкфурта-на-Одере и Штеттина, гарнизоны
– Мой фюрер, – сказал я, – я сомневаюсь в том, что направленные на фронт соединения смогут выдержать силу русского удара при попытке прорвать нашу оборону.
На примере одного из соединений люфтваффе я наглядно продемонстрировал, что их умений недостаточно, чтобы соответствовать требованиям наземного боя. В разговор тотчас вступил рейхсмаршал Геринг, который только что вошел в комнату. Он энергично заверил Гитлера, что его «парашютисты» являются самыми лучшими солдатами и что он всегда готов поручиться за них. Я доказал ему, что его представление несколько приукрашено. Геринг сердито насупился, в то время как Гитлер заявил, что в таких формированиях нужно форсированно заняться боевой подготовкой и постараться сделать все возможное, чтобы исправить положение. Ведь до начала битвы, по-видимому, есть еще какое-то время. Я возразил, сказав, что стойкость в оборонительном бою приходит только с опытом. На что Гитлер ответил, что главным является воспитание в людях уверенности в своих силах, что именно это и является определяющим. Командиры должны оказывать на своих бойцов гораздо большее влияние в этом смысле, тогда и солдаты не ударят лицом в грязь. Между прочим, русские тоже сражаются, используя только «трофейных солдат» (так немцы называли советских солдат-новобранцев, часто 17–18 лет, уроженцев свобож-денных областей СССР. – Ред.), возможности которых неудовлетворительны в любом отношении. В ответ на это я указал Гитлеру на то, что фронт между Эберсвальде и Франкфуртом в первой линии обороны укомплектован хорошо и что нам не хватает только одного, а именно резервов пехоты. С помощью цифр я показал ему, что через несколько дней будет невозможно пополнять потери, понесенные нашими войсками. Я доказал ему, что невозможно черпать дальнейшие силы, снимая войска с менее угрожающих участков фронта между Эберсвальде и Штеттином. Таким образом, исход битвы не может быть хорошим, так как через несколько дней боев силы немецких войск иссякнут».
В комнате воцарилась глубокая тишина. Никто не проронил ни слова. Против таких аргументов, подтвержденных цифрами, возразить было нечего. Гитлер молча окинул всех тяжелым взглядом. И тут слово взял Геринг, который стоял рядом со мной с торца стола. Он громогласно заявил:
– Мой фюрер, я предоставлю в ваше распоряжение 100 тысяч человек. Буквально через несколько дней они будут здесь.
Теперь поднялся Гиммлер и предложил 25 тысяч своих эсэсовцев. Дёниц дал 12 тысяч моряков из экипажей кораблей. К этому добавился целый ряд формирований Резервной армии, предоставленных Юттнером.
– Это составит, – сказал Гитлер, – около 150 тысяч человек, ведь это почти 12 дивизий: надеюсь, их хватит.
Я возразил:
– Что касается количества, то людей вполне достаточно, однако они не разбиты на боевые подразделения и не обучены для ведения оборонительного боя, к которому готовят пехотинцев».
Теперь в разговор снова включился Геринг, который заявил, что предоставленные им солдаты – это главным образом овеянные славой боевые летчики, храбрейшие из храбрых, многие из которых принимали участие в битве под Монте-Кассино в Италии. По его словам, у этих людей было достаточно воли и боевого опыта. Точно так же в защиту качества своих кадров, предоставляемых в распоряжение армии, выступил гросс-адмирал Дёниц. Ведь это были экипажи боевых кораблей, куда в свое время отбирали людей с особой тщательностью, и которые представляют собой лучшее, что есть в вермахте. Я возразил, заметив, что боевые действия на море несколько отличаются от боев на суше.
– Хорошо, – сказал Гитлер, – тогда мы используем эти резервы на втором рубеже обороны, в восьми километрах позади первого рубежа. Это поможет им избежать первого шока при артиллерийской подготовке, и они смогут привыкнуть к боевой обстановке. Если русские все-таки прорвутся, они смогут остановить их [русских] на своих позициях. Отбросить русских назад от места прорыва должны танковые дивизии.
– Половину таких дивизий у меня уже забрали, – заявил я, – и как раз самые боеспособные. Командование группы армий настаивает на их возврате; они ему нужны.
– Я тоже сожалею, что мне пришлось забрать их у вас, – возразил Гитлер, – но южный сосед нуждался в них еще больше.
Но здесь в разговор включился генерал Кребс и сообщил, что танковые дивизии будут расставлены таким образом, чтобы их могли использовать обе группы армий. Тогда я сослался на донесение воздушной разведки о ночной переброске новых русских войск из Восточной Пруссии, которые, вероятно, будут размещены на фронте перед моей группой армий. Кребс подверг это донесение сомнению. Тогда Гитлер снова взял слово и сказал: