Битва за Дарданеллы
Шрифт:
– Энтой бестии я б и за целковый не налил бы ни в жисть! – говорил трактирщик, оглаживая сивую бороду.- А те так и быть уж налью!
Станционные смотрители вывешивали у себя на стенах наполеоновские портреты.
– Зачем тебе сей аспид проклятущий? – спрашивал проезжий. На такого смотритель смотрел, как на младенца:
– А вдруг сей прохвост проезжать мимо меня станет, да еще по подложной подорожной? Я тогдась на картинку-то гляну, злодея опознаю, да сдам околоточному! Будет мне за то медаль на ленте анненской да от мужиков уважение!
– А-а! – стучал себя по лбу недогадливый проезжий.- Я-то, думаю, и чего ты ко
– Уж лучше за последнего статского пойду, чем за энтих бегунцов! Ни дать ни взять – сошлют куда-нибудь, аль дворянства лишат, а мне-то каково будет молодой да красивой? – перешептывались девицы на выданье.
Оглушенная Аустерлицем, униженная и подавленная, русская армия желала теперь лишь одного: как можно скорее посчитаться за понесенный позор, смыв его со своих знамен.
– Кровушки не пожалеем, но и жалости иметь тоже не станем! – клялись друг перед другом молодые поручики и седые полковники.
Будущий декабрист Михайло Лунин завел себе свирепого пса, который при слове «Бонапарт» начинал скалить зубы и устрашающе рычать.
Англию после смерти Питта Младшего отчаянно мотало на крутых виражах политики. Новый премьер Фокс воевать с Наполеоном не собирался вовсе.
– Смиримся с неизбежным! – говорил он в парламенте. – Будем ждать перемен к лучшему и пробовать приручить корсиканское чудовище!
Лорды и пэры бранились чуть ли не до драки: одни требовали продолжения войны с французами, вторые немедленного мира. В столь больших заботах Лондон чуть-чуть ослабил вожжи, которыми держал при себе Константинополь, и последний тотчас попал в нежные объятья, давно ждавшего этой минуты Парижа.
Не прошло и нескольких месяцев, как Турция круто поменяла свои политические пристрастия. Кровавое эхо Аустерлица отозвалось не только в Европе, оно докатилось и до Босфора. Вначале в Константинополе не поверили рассказам о происшедшем, уж больно все выглядело неправдоподобно. Еще бы, царь, победоносные войска которого, были известны туркам не понаслышке, теперь наголову разбит! Но затем известия подтвердились, что привело Диван в небывалую радость.
– Если франки гонят московитов, как худых собак, то почему нам не проделать с ними то же самое! – начали раздаваться первые робкие голоса. – Московитам сейчас не до нас, а потому самое время вернуть по праву принадлежащее! Крым, Кубань и черноморские берега должны вновь пасть пред великим падишахом!
Мгновенно изменилось и отношение к англичанам. Еще вчера столь любезные Дивану «инглизы» стали в один миг «злобными гяурами», а ненавистный истребитель Египта Бонапарт, как по мановению волшебной палочки, столь же быстро превратился в «достославного падишаха франков». Столь резкий поворот был вовсе не случаен. Султан Селим, осмыслив европейские дела, пришел к выводу, что теперь пробил час отмщения московитам за отторгнутый у Высокой Порты Крым. К тому же Селима страшил союз России с Англией. Но султан все же колебался, уж больно много пинков наполучала Высокая Порта от русского царя ранее. Нужен был некто, кто мог бы заставить Селима сделать самый последний, решительный шаг к войне. И этот некто нашелся…
Наполеон все рассчитал верно, назначив послом в Константинополь умного и хитрого генерала Себастиа-ни.
Инструктируя посла, император не мудрствовал лукаво:
– Запомни навсегда, что деньги – это лишь «золотой порох», а на войне пороха жалеть нельзя! Покупай всех и вся, но турки должны подпалить русских с юга! Если нам удастся сцепить этих двух врагов между собой, то Сенявин сбежит из Далмации даже без нашей помощи. А царю Александру непременно придется перебросить часть полков из Пруссии на Дунай и тем самым облегчить нам войну с ним.
Многочисленные завистники, узнав о неожиданном высоком назначении генерала, злословили, что он отправляется в Константинополь лишь собирать плоды, взращенные там другими. Слов нет, предшественники Себастиани и вправду потрудились на славу, чтобы, несмотря на Египетский поход и печально известные массовые казни пленных янычар, проводимые Наполеоном, вновь повернуть Высокую Порту лицом к Франции. Залогом дружбы стали военные успехи Парижа на полях Европы, а пугалом извечная опасность продвижения к Босфору русских. При этом Париж не скупился на помощь. Офицеры и артиллеристы, инженеры и моряки предоставлялись султану по его первой просьбе. Когда ж Селим однажды заикнулся о своем желании иметь такую же армию, как у победоносных французов, Наполеон тут же твердо обещал ему создать таковую буквально в несколько лет.
По турецкой столице вовсю расклеивали листовки, сочиненные и отпечатанные в типографиях министра Талейрана. Россия в них именовалась «страной безрассудных и непросвещенных невольников, достойных презрения правоверных». Высокая Порта значилась не иначе как «обиталище мудрости и главная подпорка Вселенной». Листовки читали вслух специально нанятые люди.
Туркам талейрановские листовки нравились. Да и кому не приятно, когда тебя расхваливают за то, чего ты никогда не имел! Особенно настойчиво пугал турок Талейран русским флотом и предательством греков. Читая такое, турки возмущались:
– Как это мог позволить султан, чтобы презренные греки приобрели великую силу? Не пора ли их поставить на место, а заодно проучить и прахоподобных московитов?
А повозмущавшись, шли громить греческие кварталы, чтобы неповадно было помогать врагу!
По Константинополю рассказывали уже совсем невероятные истории, будто бы Аллах предначертал Наполеону не вкладывать свой меч в ножны, пока Крым не будет возвращен туркам. Говорили, что Али-паша Янин-ский вовсю собирает войска по Эпиру, готовясь отхватить себе Ионические острова.
– Забудем Каир и Аккру! – говорил султан своим вельможам, ослепленный будущностью столь выгодного сотрудничества. – Будем помнить лучшее, что есть! Могущественный друг всегда лучше могущественного врага!
Генерал Себастиани, прибыв в турецкую столицу, сразу же начал действовать решительно и нагло.
– Я солдат, а не дипломат! – заявил он секретарю посольства барону Рюффену, отиравшемуся в посольстве еще со времен короля Людовика. – Поэтому буду атаковать!
– Пусть так, – многозначительно хмыкнул видавший виды Пьер-Жан Рюффен. – Однако здесь Восток, и лучше действовать наверняка, беря турок за самое сокровенное! – Это за что же? – не понял генерал. – Их следует хорошо пугать или хорошо покупать!