Битва за Родину
Шрифт:
Чувствую, как лицо медленно заливается краской.
— Я вообще-то на подхвате был. Всё Зорин сделал, он дверь вышиб и девчонок за собой вел, — смущенно бурчу, отводя глаза.
— Леш, а всё-таки, ты почему нам не рассказал, что был на пожаре и спас девочек? — интересуется Николаенко, — Я…Я просто места себе найти не могла, когда узнала. Мы же с Дашкой переживали.
— А почему я должен был вам это рассказывать? Сказал же, что с детьми все в порядке, и хватит с вас, — на автомате озвучиваю свои мысли, и с ужасом понимаю, что говорю что-то не то.
Аня смотрит на меня. Изумрудные глаза девушки наполняются влагой. Вздернутый
— Ты… — дрожащим голоском говорит она, — Какая же ты скотина Шелестов.
Николаенко резко разворачивается, и убегает наверх по склону.
Безумно хочется побежать за нею, обнять, крепко прижать Аню к себе, такую хрупкую, милую и желанную, зарыться ладонями в пышные черные локоны, прошептать «прости», и поцеловать страстно и нежно. Ведь Николаенко безумно нравилась мне и в той, прошлой жизни. Но я, как и всякий подросток, боялся себе признаться в этом. Боялся, что мои чувства вызовут вежливый холодный отказ или насмешку. Хотя зеленоглазка всегда была доброжелательна и ровна со всеми одноклассниками и со мною тоже. Но комплексы подростка логике не поддаются. Это чистые эмоции и страх, выплывающие из глубин подсознания.
И сейчас я, скрипнув зубами, остаюсь на месте. Но уже по другой причине.
«Это ещё ребенок, школьница, что ты от неё хочешь? Романтических отношений? Но я уже встречаюсь со Светой, так будет нечестно», — убеждаю себя. Ураган эмоций, бушующий внутри, заставляет сорваться и побежать за зеленоглазкой, а разум усилием воли давит эти порывы.
Но сердцу не прикажешь. И душу щемящей удавкой захлестывает волна светлой печали по несбывшейся мечте и не состоявшейся любви…
Так я думал тогда, стоя на белом песке, созерцая черную гладь воды и безмолвные сиреневые звезды, дружелюбно мерцающие в холодном ночном небе.
22 октября 1978 года. Утро воскресенья
— Дядя Толя, мы здесь будем кино снимать? — подросток в пионерском галстуке и пиджаке с любопытством осматривает небольшую лесную полянку.
— Здесь, — подтверждает невысокий худощавый мужчина с черными вьющимися волосами и квадратной челюстью, одетый в клетчатую рубашку, потертые и мешковатые серые брюки. Он улыбается, но выпуклые светло-голубые глаза остаются холодными и цепко следят за пареньком.
Мужчина закрепляет веревку на толстой ветке дерева, делает петлю, затем пододвигает обрезок толстого бревна и предлагает мальчику встать на него. Тот послушно становится на дерево. На его шею набрасывается петля. Подросток покорно позволяет дяде Толе затянуть узел.
Чернявый резко выбивает опору из-под его ног. Мальчик хрипит и дергается в петле.
— Дядя Толя не надо. Снимите меня. Я передумал, сними… — сипит он, суча ногами. Пальцы лихорадочно вцепляются в веревку, в последней попытке ослабить удушающий узел.
Маньяк, радостно оскалившись, бросается к отложенной в стороне камере. «Кварц» жужжит, беспристрастно фиксируя круглым объективом агонию ребенка. По телу парня пробегают судороги, лицо синеет, глаза выпучиваются, штаны в районе паха намокают.
Чернявый уже не может сдерживаться. Его лицо перекашивается в сладострастной гримасе. «Дядя Толя» постанывает, совершая движения тазом и энергично поглаживая пальцами ширинку.
«Млять, да он обкончался», — брезгливо отмечает частичка моего сознания, наблюдающая за процессом. Затем посиневшего подростка снимают
Картинка пропадает, сменившись черной пустотой. И появляется другая. На лесной поляне пожилой мужчина терзает обнаженное тело маленькой девочки. Оскалившись в злобной гримасе, он рубит бездыханную малышку кухонным ножом, кусает и грызет белеющее в сумерках тело, капая слюной на жертву. В глазах маньяка плещется безумие. Мучитель с упоением потрошит истерзанное тело девочки. Застывшие глаза, наполненные предсмертной мукой, маньяк выкалывает острием ножа. Затем потрошитель деловито складывает в баночки окровавленные внутренности ребенка, аккуратно вытирает руки тряпочкой и засовывает емкости обратно в свой потертый портфель. И спокойно уходит с поляны, оставляя за спиной изрезанное и истерзанное тело девочки.
Просыпаюсь я, от того, что моё плечо трясет здоровенная лапа.
— Леша, вставай, через сорок минут выезжаем, — слышу голос Мальцева — Да что с тобой такое? Ты же весь мокрый. Заболел?
Открываю глаза, вижу склонившееся надо мною обеспокоенное лицо Сереги.
— Со мной всё в порядке, сейчас поднимусь, — отвечаю товарищу, — пара секунд.
Обессилено откидываюсь на подушку, смежая веки. Снова переживаю увиденное во сне, давя приступы ярости. Уродов я узнал моментально. В моей прежней жизни их кровавые дела гремели по всему Союзу. И сейчас есть шанс избавить от издевательств, мучений и смертей десятки жертв кровавых маньяков. И поэтому в голове раненой птицей судорожно бьется навязчивая мысль: «Сливко и Чикатило надо убить».
22–24 октября 1978 года
Наконец-то я у себя дома. Клацает поворачиваемый ключ в замке, касаюсь двери рукой, и она послушно распахивается. Холл пуст. В гостиной раздается невнятное бормотание телевизора. Из кухни, привлеченная звуками в коридоре, появляется родительница
— Привет мамуль, — смотрю на родительницу в халатике, переднике и полотенцем на плече и губы сами растягиваются в улыбке.
— Здравствуй сына. Кушать будешь? Я макароны по-флотски приготовила.
— Спасибо, мам. Может немного попозже? Я час назад позавтракал. А чай выпью с удовольствием.
— Раздевайся, иди на кухню. Сейчас чаю тебе налью. Заодно и поговорим, — мама многозначительно прищуривается.
— Хорошо, — мысленно вздыхаю, готовясь к моральной порке.
— Здорово, сын, — из гостиной появляется батя.
В белоснежной майке и темно-синих трениках с пузырящимися коленками и резинками на пятках, он похож на обычного работягу. Только идеально выпрямленная спина, развернутые широкие плечи и подтянутое мускулистое тело, спокойный и уверенный в себе взгляд выдают в нем военного.
— Привет, па.
Жму батину ладонь.
— Давай чай пока попей, а я «Служу Советскому Союзу» досмотрю, — папа снова исчезает в гостиной
На кухне как всегда тепло и уютно. На подоконнике распустилась ярко-алыми лепестками бегония, ощетинились белесыми иголками кактусы, а с холодильника свисают побеги жасмина, обрамленные белыми, уже начинающими увядать цветами. Мамуля с этими растениями постоянно возится, поливает, чуть ли не молится на свой маленький садик. И её усилия не пропадают даром. В окружении ярких цветов, стерильно чистой белоснежной кухни и вкусных запахов настроение всегда поднимается.