Битые козыри
Шрифт:
Церемония открытия «Храма херувимов», сокращенно именовавшегося «Хе-хе», транслировалась для всеобщего лицезрения и доставила многим глубокое удовлетворение. Хотя после этого Билл воздерживался от новых вознесений и сама Рэти охладела к его проповедям, желающих испытать освобождение от оков тяготения нашлось немало. Зафрахтованный Фугасом корабль за доступную плату стал перевозить в «Хе-хе» алчущих спасения, и в том числе воспаривших духом и быстро освоившихся с ангельским состоянием девиц. Им нравилось сбрасывать с себя то немногое, что прикрывало их грешные тела, и невинно резвиться, как первоматерь до
Но все описанные события оказались только предысторией первого космического храма. Однажды Фугаса навестили два вполне респектабельных господина, которые отрекомендовались полномочными представителями могущественного поклонника новой веры, пожелавшего остаться неизвестным. Представители предложили патеру джентльменское соглашение. «Хе-хе» останется кафедральным собором невесомых, но от транспортировки паломников в космос Фугас откажется навсегда. Все молитвенные дела в «Хе-хе» берет на себя безымянный босс полномочных представителей. Взамен патер получит щедрый взнос на богоугодные дела.
Фугас выразил крайнее возмущение и показал представителям на дверь. Но они, вместо того чтобы удалиться, еще больше приблизились к Биллу, несколькими простыми приемами приподняли его и повернули вверх ногами, доказав тем самым, что невесомость можно обрести и на Земле. Подержав некоторое время патера в таком положении, они вернули его в исходное положение и шепнули ему на ухо имя своего босса. Фугас, когда пугался, не бледнел, а синел. Так оно и случилось. Дрожащими руками он подписал подсунутые ему документы, спрятал в карман полученный взамен чек и в душе сказал богу «спасибо» за то, что так дешево отделался.
После этого «Хе-хе» был основательно перестроен и расширен. Помимо новых отсеков особого назначения были оборудованы игорные комнаты, в которых установки искусственной гравитации покончили с невесомостью и помогали шарикам рулетки катиться по путям, проторенным на Земле.
Сохранившийся официальный статут «Храма херувимов» ограждал его от покушения разных инспекций и от налогового управления. Излишне любопытные и незваные гости выпроваживались служителями храма с такой решительностью, что вторично приобщаться к ангельскому чину никто не отваживался.
5
Лайт разглаживал ладонью очередной экспериментальный образец — прямоугольник площадью четыреста квадратных сантиметров. Мягкий, эластичный, он по внешнему виду ничем не отличался от натуральной, чуть загоревшей кожи. Казалось, что он излучал тепло жизни. Но тепло было иллюзорным, как, впрочем, и все остальные его свойства, ласкавшие и пугавшие глаз своим сходством с настоящей человеческой кожей. Это был прочный, практически не старевший материал, годный для того, чтобы обтянуть им любое чучело и выдать его за живое существо. Но от задуманного витагена — того материала, который будет способен питать солнечной энергией органы чева, и этот образец был по-прежнему очень далек. Больше всех восхищался эрзац-витагеном Торн. Он выкроил из него перчатку по своей руке, натянул и по-мальчишески
— Гарри! Боб! — кричал он, шевеля перед ними растопыренными пальцами. — Разве левая не красивей правой? Чем она хуже? Чем?
— Тем, что она не твоя, — сказал Лайт и тут же добавил: — Эта перчатка навела меня на мысль. Не пора ли нам придать ДМ конечности, обтянуть их хотя бы этим заменителем и получить этакого мэшин-мена?
— Ты гений, Гарри! Блестящая мысль! — восторженно поддержал Торн.
— Для чего тебе такой мэшин-мен? — настороженно спросил Милз.
— Хотя бы для того, чтобы посмотреть, как он будет вести себя, когда получит возможность уходить куда угодно и делать руками что вздумается.
— А если ему вздумается дать нам по шее?
— Уверен, что такого желания у него не появится.
— А что ему помешает?
— То же, что мешает ДМ лгать и вставлять нам палки в колеса.
— Признайся, Гарри, что мы даже представить себе не можем, каким будет его поведение.
— Почему же, — возразил Лайт, — ведь его способность думать не станет слабее. А правильная мысль не может привести к плохим поступкам. Умные машины просто не могут делать глупости.
— Но ведь он не окажется в безвоздушном пространстве, — упорствовал Милз. — Его будут окружать люди, которые захотят извлечь из него пользу. Ему придется выполнять команды, продиктованные чужой, не всегда правильной мыслью. Вспомни, как используются роботы на военных заводах. Хотя у них запрограммирована неспособность причинить вред отдельному человеку, это не мешает им выпускать оружие, смертоносное для миллионов. А мэшин-мен, во всем похожий на человека…
— У роботов куцый интеллект и скудная информация, — перебил его Лайт, — они дальше своего носа не видят. Да я вовсе не собираюсь выпускать мэшин-мена в продажу.
— Ты выпустишь джина из бутылки.
Торн, внимательно прислушивающийся к спору, испугался, как бы Лайт не отказался от своего замысла, и решительно вмешался:
— Бобби! Ты зря пугаешь нас мнимыми опасностями. Перед нами интереснейшая техническая проблема. В конце концов и этот кусок кожи — новый шаг к витагену. Может быть, таким же шагом к чеву станет и мэшин-мен.
— Ты прав, Дэви, — согласился Лайт. — Взаимодействие интеллектуальной начинки со свободой передвижения может помочь нам… Приступай к его программированию, а витагеном займется Боб.
Между ними часто вспыхивали разногласия, но после того как Лайт принимал решение, спор прекращался. На этот раз Милз не успокоился.
— В таком случае, — твердо сказал он, — я настаиваю, чтобы интеллект мэшин-мена подчинялся какой-то генеральной установке, цели, называйте как хотите, — но без этого мы родим монстра.
— Это само собой разумеется, — откликнулся Лайт. — И принцип, который будет заложен в основу программы, совершенно ясен.
— Пусть делает то, что считает разумным, — предложил Торн.
— А какой критерий разумности? — спросил Милз.
— Сформулируем так, — сказал Лайт. — Мэшин-мен считает разумным только такой поступок, который не может принести вреда людям. Все его поведение определяется стремлением устранить вред и принести пользу. Он будет делать только то, что давным-давно названо «добром».