Бизар
Шрифт:
Чтобы все на диске было натурально, чтобы все в его ирландском фольклоре было как надо, там должен был быть Irish Whistle! He какой-нибудь, а настоящий; он его заказал каким-то мастерам; заплатил за него восемь тысяч и еще всех нас убеждал, что это были копейки, что ему повезло! Обычно они стоили, по его словам, гораздо дороже. Его дом разваливается, а он – восемь тысяч на ветер! Восемь тысяч за какой-то свисток!
– Хэх, – качал головой Ханни, – он такой же сумасшедший, как и Мишель. Чокнутый!
– Вот ситуация, Ханни! – жаловался я Хануману. – Представь, кладу камень в гараже под потолком…
– Зачем? – изумился Хануман. – Ты спятил?
– Нет-нет, просто Лайла сказала, что через гараж мыши и белки влезают на чердак и бегают по нему. Я взялся залатать дыру, это просто – напихал паклю в щели, вдул пинотекс… Ну вот, ковыряюсь в гараже себе потихоньку,
– Да, – согласился Ханни, – то, что он постоянно болтает, далеко от того, что он играет. Говорит он лучше, чем играет, это точно!
– А еще он говорит, что не хочет быть популярным… – продолжал я.
– Он просто смешон!
– После третьего стакана он выпаливает: «popularity brings content… and a heap of crap! [28] ». Ни с того ни с сего! Точно я интервью у него беру… или с кем-то меня путает! Смотрит дикими глазами, с трудом в себя приходит…
– Допился…
28
Популярность доставляет удовлетворение и кучу дерьма!
– Он говорит, что ему достаточно, что он известен в узких кругах: душещипательный перебор, длинные волосы, грязные джинсы, виски, друиды – вот что знают о нем. Этим он вполне доволен. Но популярности, как и больших денег, он, говорит, боится, как беса. Кстати, он и мне выразил свое недоверие…
– То есть? – не понял Хануман.
– Мы пили как-то, и он мне вдруг говорит: «Я вот не вполне в тебе уверен еще, Юджин! Нет, не уверен…» – «В каком смысле?» – не понял я. – «Вот если на тебя свалится популярность, – говорит он, – тебя ж она просто поглотит, раздавит! Разве нет? Завтра, представь, выходит твоя книга, а послезавтра, через ночь, ты в каждом магазине, в каждой газете, на каждом экране… Что ты с этим будешь делать?.. Я не уверен, что ты не свихнешься… Или вот, допустим, был бы у тебя такой милый уголок, садик и озеро, как вот у нас, например… Ну и представь, что ты обнаружил тут нефть!.. А? Что ты будешь делать? Я не уверен, что ты не станешь ее качать и продавать, убивая все вокруг на сотни километров, не уверен… Так и популярность – жила, скважина…» Вот, понимаешь?..
– Какой идиот, – устало простонал Хануман. – И как ты с ним тут живешь? Это же Уитмен! Святой Антоний! Гладит листочки, травинки целует, по туману над озером читает будущее Европы… Мир спасать! А кому это нужно? Лохматый peacemaker… Он кого-нибудь спрашивал, кому это надо? Наркоманов на станции в Оденсе или на Istedgade [29] , их он спросил, что им надо? На дозняк им сотню надо, вот чего надо! Мир им не нужен, а сотня на дозняк – это да! И еще несколько миллионов таких же, и еще сотня миллионов китайцев, которым не нужен мир, но хавка и джинсы нужны. Нас он не спросил, что нам надо. И кто нужен этому поганому миру, Юдж? Скажи? Уж не мы с тобой точно! Мы с тобой не годимся даже на органы, потому что насквозь прогнили! Нас даже зажарить нельзя! Даже на корм бультерьерам не кинешь – собак жалко. А вот если б стал он звездой, представь, Юдж, если б Пол стал звездой!..
29
Istedgade – улица в Копенгагене, где можно снять проститутку или купить тяжелые наркотики.
– О, это уже совсем другая история! – воскликнул я.
– Еще бы! Конечно! Если б он стал звездой, как Боне. Хэ-ха-хо, мэн! Все были бы только рады. И дети его, и все их друзья, и даже нам с тобой было бы приятнее у него околачиваться, не так ли?!
– Что за
– Вот! Мы бы зависали у него с прицелом на то, чтоб в будущем сделать мокрыми трусики каких-нибудь девочек!
– Точно!
– Можно было бы спокойно рассказывать, как дружишь и бухаешь со всемирно известной звездой Полом О'Каллахеном! Звучит?
— О!
– Девочки мыли б нам ноги, Юдж!
– Не то слово…
– Девочки мыли бы нам ноги, мэн, я тебе говорю! Если б он был гением и музыкантом, а не пустобрехом… Вот если б в первую очередь он играл, а не плел про друидов и Сведенборга… Хэх… Только умения нет. Вот и чешет о друидах…
– Да, Ханни, ты прав, – сказал я и продолжал: – Ну вот, кладу я камень в гараже, слушаю эти завывания, вожусь с цементом, и вдруг – у меня кончились камни! Я устал ползать вокруг озера в поисках камней. Сначала разобрал клумбу. Но не хватило. Нужно было еще, самую малость, но обязательно нужно. Идти к морю я не идиот, с моря тащить камни – я еще не настолько спятил. Просить Пола съездить на машине было бессмысленно – он был занят, он писал альбом, Богов по пустякам лучше не беспокоить. У меня намешан цемент, а камней нет… Оставалось совсем чуть-чуть. Я вспомнил, что у Пола под колонкой был большой кирпич… Я вошел в их спальню-студию, молча взял кирпич из-под колонки и все так же тихо, вразвалочку, стараясь ничего не задеть, бочком стал выходить. Пол наклонил голову, застыл, хотя струна все пела, словак все так же по инерции выдувал ноту, выпучив на меня один возмущенный глаз, а другой жмуря от удовольствия. Наконец струна замолчала…
«А скажи-ка, приятель, – сказал Пол, – ты куда тащишь этот камень?»
«Я дыру в гараже заделываю, – объяснил я, – чтобы белки и мыши по чердаку не бегали».
«Ты и этот камень собираешься пустить в ход?»
«Да. А что?»
«Ты вообще знаешь, что это за камень, приятель?»
«Это? Самый обычный камень, вполне подойдет».
«О, нет, нет, нет, дорогой, – сказал Пол, – это далеко не самый обычный камень. Может, он и подойдет, но я не дам. Потому что это камень из берлинской стены. Так что поставь на место, пожалуйста, и больше никогда его не трогай».
Я поставил и ушел. Но успел заметить, что словак с наслаждением жмурился уже на оба глаза. Видать, получил огромное удовольствие от того, что русского заставили поставить камень из берлинской стены на место.
Хануман хохотал до слез.
– У него вся музыка на этом камне стоит! – говорил он сквозь слезы. – Он тоже долбил стену своей гитарой!
На следующий день все разъехались, ко мне ввалился Хануман, он был с громадной сумкой и весь на взводе.
– Черт! Пора съезжать, Юдж! – сказал он решительно, и стрелки на его брюках мгновенно заострились. Я понял, что случилось нечто. – Потапов проворовался, попался, как школьник! Менты только что обыскивали дом… – Он нервно шарил глазами по комнате, натягивая подтяжку на пузе. – Я возвращался с прогулки. Смотрю – во дворе менты. Выводят жирного ублюдка… Иван рассказал, что Мишель украл гитару, представляешь! Юдж, этот кретин в лагерной музыкальной комнатке умыкнул гитару, которая принадлежала какому-то стаффу, и выставил на продажу в музыкальном магазине в Свенборге! Тупее скотины нет на свете! – Хануман прочистил горло и сказал: – Я кое-что прихватил. Яро сказал, что есть каналы, можно сбыть барахлишко…
– Кое-что… Барахлишко… А как же твои планы? – Я собирал свои вещи и юродствовал. – У тебя же были такие генеральские планы! Продать лодку… По меньшей мере пять кусков… Голландия, Германия…
– Everything went to the fucking dogs [30] , – сухо отрезал Хануман, и мне стало совестно за мое кривлянье: он был на самом деле расстроен.
– Тут есть чем поживиться? – хищно озирался Хануман.
– Виски, вино…
– О'кей. – Он запихал несколько бутылок в сумку, продолжая рассказывать: – Я, знаешь, думаю, эта гнида, он специально подстроил так, чтоб его прихватили. Он таким образом хотел от нас отцепиться. Понимаешь? Он не знал, как от нас отделаться… Чтоб долг не возвращать. Чтоб не делиться выручкой с продажи катера. Я вот выгреб из его штанов, тайников… У него все ящички забиты мелочью! Вот! Смотри, Юдж! – Он потряхивал пластиковым пакетом с мелочью и бумажками. – Вся эта куча – почти семьсот крон!
30
Всё пошло прахом (англ.).