Бизерта. Последняя стоянка
Шрифт:
Встреча с Россией. Вероятно, меня не раз будут спрашивать, что я в ней нашла, какие мои впечатления… и я ничего не смогу ответить на непонятный для меня вопрос.
Я не еду осматривать мою страну. Я еду ей навстречу после долгого отсутствия, но я ее знаю хорошо; мы никогда от нее не отказались, никогда ее не забыли… никогда ее не покинули.
Толпа при приезде, свет, шум, озабоченная атмосфера Шереметьева; все это отвлекает меня от невероятной действительности: я в России. Е. А. Желтов из тунисского Культурного центра ожидает нас в аэропорту. Все сделано, чтобы облегчить мне путешествие, но самым поразительным оказывается контроль полицией
Пассажиры первого класса, мы спускаемся одни из первых. Я иду за владыкой Феофаном, который проходит в одну секунду.
Милиционер при виде моего паспорта не выказывает никакого колебания. Быстрый телефонный звонок, и я прохожу «Persona grata», как никогда и нигде не проходила. Мне даже приходится подождать мою Таню, франко-европейский паспорт которой внимательно просматривается.
— Мне помогает какая-то оккультная сила, — говорю я владыке.
— Почему оккультная? Это Божья помощь!
Нас встречают так много старых бизертских друзей, что мне с трудом верится, что я в Москве. Еще недавно признать нашу дружбу было с их стороны храбрым поступком, за который они могли поплатиться своей работой. Зина приехала издалека, Юрий и Лариса — москвичи. Они везут нас к родителям Аркадия, у которых мы будем жить в Москве. Нас ждет прекрасный ужин, на котором присутствует профессор Жданов. Я узнаю, что весь следующий день расписан, но это меня не пугает; в этом заботливом семейном окружении я на все найду силы. После Москвы, после Петербурга меня ждут в Рубежном.
С четверга 5-го по понедельник 9-го мы осматриваем Москву. Увидеть так много, в такой короткий срок нелегко, но Культурный центр все предвидел.
С первого же дня мы приняты в Даниловом монастыре владыкой Владимиром, представителем по зарубежным связям при митрополите Кирилле. Я могу изложить ему положение наших церквей: мы не имеем средств на священника и починку церквей, что дает тунисскому правительству законную возможность их национализировать. Я поставила в известность представителей Синода в США, владыку Антония в Женеве и владыку Лавра, посетившего Тунис. Никто не нашел разрешения этому вопросу. Что думает владыка Владимир? Знает ли он, что первый раз в жизни я обращаюсь за помощью, не чувствуя себя иностранкой. Данилов монастырь — самый старинный в Москве, основанный в XIII веке князем Даниилом, сыном Александра Невского.
С той эпохи Москва делается княжеством — Московией, которая постепенно соберет вокруг себя все русские княжества, от Киева, где Русь была крещена, до Господина Великого Новгорода.
Очень знающий проводник показал нам снимки развалин, запечатлевших монастырь в 1983—1984 годах, пока его не вернули церкви. С гордостью он демонстрирует нам произошедшие изменения.
Я удивляюсь, что такое множество разрушенных церквей обрели свое естественное убранство. Мне объясняют, что в самые тяжелые времена разрушительного бесчинства верующие спасали то, что могли спрятать. Так возвращается сохранившееся имущество церквам. Но не все церкви еще возвращены верующим. На Красной площади храм Василия — Божьего человека, прозванного Блаженным, перед которым сам царь Иван Грозный проходил, опустив глаза, — все еще музей. Почти напротив — Мавзолей Ленина, он временно закрыт, так как останки вождя посланы на очередную дезинфекцию. Чувствуется анахронизм мавзолея-символа; туристы торопятся его посетить, пока его не закрыли.
Сегодня на Красной площади время приостановилось — все живет ожиданием. С одной стороны, Василий Блаженный и Красная площадь, олицетворяющие
Наша русская культура прежде всего народная культура. Мне очень близки споры наших славянофилов с западниками, и имена Киреевского и Данилевского принадлежат к семейному окружению. Мы пережили беспощадное истребление всего, что несло эту культуру. Я прожила долгие годы вдали от моей страны, без всякой надежды ее увидеть; и если теперь, в этот прекрасный июльский день, меня спросят, что я думаю о Москве, я отвечу, что для моего полного счастья достаточно быть здесь, на Красной площади, и знать, как это знают сегодня миллионы русских людей, что мы в скором будущем услышим колокола Василия Блаженного.
С детства меня привлекали рассказы о паломничествах. Может быть, жизнь на ограниченном пространстве корабля объясняет это влечение к безграничным дорогам, свободному выбору на перекрестках путей, неторопливому хождению от монастыря до монастыря. Однажды даже я дала обет пойти пешком в Киево-Печерскую лавру, не очень задумываясь, насколько это осуществимо из Туниса, но в то время мы могли еще говорить: «Когда я вернусь в Россию…»
Сегодня в Москве я нахожусь совсем близко от Троице-Сергиевой лавры, и едем мы туда на автомобиле. Сама дорога для меня — «путешествие по Руси»; леса, деревянные домики, красочно расписанные, окруженные садами, полными смородины. И вдруг справа ответвление дороги с обозначением «Ярославль»!
Я не знаю этого города. Папа о нем никогда не говорил; возможно даже, что никогда в нем не был. Но я знаю из папиных бумаг, представленных при поступлении в Морской корпус, что родители папиного отца там жили и что фамилия приписана к русскому дворянству в родословной книге Ярославской губернии за № 3127. На старой фотографии Леонтьевского кладбища в Ярославле, переданной мне Сережей Манштейном, папиным племянником, две могилы совсем рядом под густой листвой разросшегося дерева. Могила окружена белой изгородью, большой православный деревянный крест. Это могила прадеда — Андрея Андреевича Манштейна. Когда и как вошел Ярославль в историю семьи?
Первый город, который появляется в семейных архивах — Санкт-Петербург; но первый документ генеалогического дерева относится к Кенигсбергу. В нем упоминается Эрнст Себастиан фон Манштейн, генерал-майор Русской Императорской армии, губернатор Ревеля. Он умер в 1747 году в Лахте, совсем близко от Петербурга. Сегодня корни надо искать в стороне Ярославля, имя которого промелькнуло на перекрестке дорог.
Мы приезжаем в лавру к десяти часам, как раз к началу службы в Успенском соборе, восстановленном во всем своем великолепии. Огромная толпа, хор — совершенно исключительный, многочисленные священнослужители. Нас проводят вперед, что всегда меня как-то стесняет.
Во время литургии ко мне подходит один из священников и спрашивает, хочу ли я причаститься?
— А исповедь? — спрашиваю я.
И он меня уверяет, что есть еще время.
После службы молодой монах, брат Евграф, показывает нам монастырь: часовню, построенную на месте кельи в лесу, где жил святой Сергий; мощи святого, над которыми насмехались в черные дни революции; покои Патриарха с застекленной галереей, по которой он прогуливался.
Затем молодой семинарист ведет нас через просторные залы семинарии в музей при монастыре; он с увлечением описывает его богатства, старается иногда говорить по-французски.