Бижутерия
Шрифт:
— Спасибо, Кристоф, за ободрение… и за предложение. И за то, что поговорили со мной по-английски. Мне намного лучше, чем полчаса назад.
Молодой человек встал и опять пожал ей руку.
— Был рад познакомиться. Auf Wiedersehen [24] .
— Auf Wiedersehen, Кристоф, — ответила она.
Перед тем как вернуться к себе в пансион, Мадлен завернула на рынок и купила несколько яблок. Она квартировала в коттедже семейства Фишер, и они сдавали две спальни: одну ей, другую застенчивой
24
До свидания (нем.).
Сам герр Фишер учил на старших курсах огранке. Это был маленький человечек с неприятными манерами, который редко говорил даже за столом. Его жена Лиза была, напротив, дородной, доброжелательной женщиной и великолепной кулинаркой. Фишеры имели троих детей от семи до тринадцати лет. Раньше Мадлен не приходилось жить с маленькими детьми, и она находила их восхитительными. Они терпеливо относились к ее плохому немецкому и всегда приходили на помощь, подсказывая нужное слово. По вечерам, после ужина, если у нее не было уроков немецкого языка, любили собираться у нее в комнате поиграть в карты.
Мадлен открыла калитку. Фрау Фишер в саду сгребала граблями листья. Девушка поздоровалась и направилась к парадному.
— Sind Briefe f"ur mich da? [25] — спросила она, надеясь, что еда уже подана.
— Ja. Aus den Vereinigten Staaten [26] … Коннектикут!
— Danke, фрау Фишер.
Лиза Фишер энергично кивнула и вернулась к уборке листьев. Мадлен ей как-то рассказала, что ее друг учится в университете в штате Коннектикут, и с тех пор фрау Фишер заговорщически радовалась, когда ее постоялица получала весточку от Хэдли.
25
Есть для меня письма? (нем.).
26
Да. Из США… (нем.).
Мадлен схватила письмо со столика в прихожей и побежала к себе прочитать. Она свернулась клубком на неуклюжей кровати и посмотрела на знакомый почерк. Хэдли писал ей два-три раза в неделю, и девушка ждала его писем как манны небесной. Так одиноко, как в последние месяцы, она не чувствовала себя с самого детства. Все было чужим: язык, люди, методы обучения в институте. Выпадали дни, когда Мадлен не говорила ни с кем, кроме фрау Фишер и ее детей. Она ужасно скучала по Хэдли и часто жалела, что не осталась рядом с ним в Штатах.
Мадлен вскрыла конверт и представила, как Хэдли писал в своей комнате Сэйбрукского колледжа Йельского университета. Его весточки всегда ее подбадривали. В прошлом году университет перешел на совместное обучение мужчин и женщин, и к этому только начинали привыкать. Письма Хэдли содержали веселые отчеты о его встречах в студенческом городке с представительницами противоположного пола. Йельские супердамы, сообщал он, суперпугающи. Всю жизнь
Мадлен не была в этом твердо уверена. Учитывая разделяющее их расстояние, они договорились не обязывать друг друга к верности. Это было бы нереально. Оба могли время от времени находить прибежище от одиночества в компании другого человека. Правда, сама Мадлен пока ни с кем не встречалась, хотя и испытывала потребность в дружбе. И, отправляясь в институт, считала Божьим даром воспоминания о Хэдли — и его письма, возвращавшие в прошлое.
Поначалу Хэдли не понравилось, когда Мадлен объявила, что хочет ехать учиться в Германию. Но Уатт объяснил ему, какие там открываются возможности. Хэдли долго не дулся. Он слишком дорожил Мадлен, чтобы портить их последние недели.
Анна, напротив, воодушевилась, узнав о решении подруги. Только что вернувшись из свадебного путешествия по Европе, она снова и снова заводила разговор о том, каким грандиозным опытом это будет для Мадлен. Но Мадлен подозревала, что в душе Анна радовалась, что они на целый учебный год расстаются с Хэдли. Он оказался прав, когда предсказывал реакцию сестры на известие об их связи. Анна не вспылила, не раскричалась, а встретила новость с явной прохладцей. Она не могла поверить, что это случилось, и продолжала настаивать, что Мадлен не в состоянии влюбиться в ее брата.
Да, Анна немного ревновала, но Мадлен притворилась, что не замечает. Девушка полагала, что в конце концов подруга одобрит их отношения. Дело только во времени.
— Мадлен! Das Telephon! — крикнула снизу фрау Фишер.
Наступил последний четверг ноября, и Мадлен внезапно вспомнила, что в Штатах праздновали День благодарения.
Девушка кубарем скатилась вниз и забрала аппарат в чуланчик — не столько, чтобы от кого-то отгородиться, сколько для того, чтобы самой говорить, не стесняясь, погромче. Когда звонил Хэдли, связь бывала отвратительной.
— Привет, любимая! — раздался знакомый голос. — Я дома, и вся семья в сборе. Все тебя поздравляют.
— С Днем благодарения! — весело закричала Анна. — Не представляешь, как я хочу, чтобы ты была с нами. Посмотрела бы, какая я стала большая… на шестом месяце. Маме пришлось заставить Люсил зажарить для меня отдельную индейку. — Она хихикнула в трубку. Анне нравилось быть беременной — так она написала в одном из писем Мадлен. — В первый раз с двенадцати лет я ем все, что хочу. Эта еда за двоих — сказочная штука.
— Пришли мне свою фотографию. Я просто умираю, когда вспоминаю, что все девять месяцев тебе придется одолеть без меня. Я так хотела стать твоей повивальной бабкой, — пошутила Мадлен.
— В следующий раз, подружка. Время летит быстро. Летом увидимся. Подожди, папа что-то тебе хочет сказать.
— Мадлен, — произнес Уатт Макнил, — несколько недель я буду с вами по соседству, в Штутгарте, приеду по делам. Если мне удастся заскочить в Пфорцхайм и вы не заняты, можно я приглашу вас в приличный ресторан?