Бизон и Радуга
Шрифт:
По тому, как болезненно он поморщился, я поняла, что попала в самое уязвимое место. Выставка! Шанс всей его жизни! Вот так разом стать из весьма известного в узких российских кругах гения – мировой знаменитостью. Выставка в «Данишхолл» и целых полчаса в телешоу для снобов – это совершенно новый уровень славы и, что немаловажно, денег.
– Ты не можешь бросить меня сейчас, Лизонька. Я же без тебя, как без рук! Лизочек, давай вечером поговорим… – панически бормотал Киса, бочком пробираясь к шкафу. – Мы же семья, я же люблю тебя, маленькая моя… ну где же эта рубашка… Лиза!
– Развод,
Между прочим, я имела полное право потребовать все тридцать – разницу между обычной ценой за картины Кисы и той, что я сумела вытрясти с леди Даниш. Да-да, без моих сладких песен о его гениальности и, что немаловажно, изумительной эксцентричности и самобытном антураже черта с два бы эта снобская стерва обратила внимание на еще одного дикого русского художника. А так она нашла для себя новое развлечение, почти медведя с балалайкой.
– Лиза?! – глаза Кисы сделались круглыми, и в них замелькали значки доллара, как в мультиках. – Зачем тебе отдельный номер?
– По разводу и гонорару возражений нет? Отлично. Три минуты до выхода. Если ты согласен, то к леди Камилле я еду с тобой.
– Три минуты! О боже! Лиза! А-а!
От шока Киса уронил на себя вешалки с рубашками, а себя – на пол, и стукнулся копчиком обо все тот же бортик кровати. Он заорал, а я подумала: есть в этом мире справедливость!
– Элизабет?! – тут же послышалось из-за двери.
– Все в порядке, Нэнси! Поль очень волнуется, но будет готов вовремя.
– Помоги мне, Лизонька, скорее! О черт! Моя рубашка!..
– Вот твоя рубашка. – Я выдернула из кучи, под которой барахтался Киса, нужный предмет.
– Ты моя умница… да убери ж ты это все!
Я едва не дернулась по привычке сгребать вывалившиеся вещи обратно в шкаф, но вовремя себя остановила.
– Ты согласен с моими условиями, Одоевский?
– Некогда, Лизонька, некогда, одевайся скорее! Где же мои брюки… да не эти…
– Ладно. Раз не согласен, то все сам.
Я демонстративно отошла к стоящему у окна стулу и уселась на него, сложив руки на груди.
– Что за!.. Лиза! Черт, Лизонька! Время! Лизочек, вечером поговорим… надо бежать, нас люди ждут! Что подумает леди Камилла? Ты же не хочешь выглядеть дурочкой, Лиза!
Если он ждал, что я подскочу и брошусь его обслуживать, чтобы выглядеть хорошей девочкой, он ошибся. Да что там ошибся. У Кисы явно случился разрыв шаблона. Это же всегда срабатывало! А тут вдруг – облом. Я прямо услышала, как шестеренки в его голове заскрипели в попытке перестроиться и найти новую, действенную линию поведения.
– Полминуты до твоего выхода, Киса.
– Не называй меня так! Я ненавижу, когда ты зовешь меня Кисой! – снова взъярился он, но тут же угас и растерянно застыл перед шкафом. – Что мне надеть?
Как дитя малое, честное слово. Талантливое, избалованное, капризное, эгоистичное, хитрожопое и неприспособленное к жизни дитя. Какой же я была дурой, когда приняла его за мужчину и вышла за него замуж!
– Сходи в душ, а потом надень розовые брюки, клетчатый пиджак и галстук с павлинами.
– Зачем с павлинами? Он дурацкий!
– Именно
– Хорошо-хорошо, я надену… я согласен! Это шантаж, Лиза, так нельзя! Но я согласен на все!
– Двадцать тысяч, – напомнила я Кисе, чувствуя себя стервой и хапугой, достойной Черкизона, и едва не сгорая от стыда. – И если ты меня хоть пальцем тронешь, получишь скандал на всю Европу. Мисс Бринкс об этом позаботится.
Чтобы не отступить в последний момент и не сыграть в типично русскую жалостливую дуру, пришлось напомнить и себе, что при разводе я не получу ни гроша, мне будет негде жить и работы у меня тоже нет. Ведь то, что я уже четыре года при Кисе и домработница, и администратор, и пиар-менеджер – это же не работа. Это «долг хорошей жены», который, как известно, не оплачивается.
– Хорошо, Лизонька, я согласен, ну одевайся же скорее! Мы опаздываем!
Уф, слава зайцам, хоть что-то я для себя отстояла. Теперь дело за малым – напомнить сходящему с ума Кисе про душ, вдеть линзы и одеться за тридцать секунд. Хорошо хоть краситься не надо, перед шоу с нами будут работать стилисты. И выскочить из номера, лучезарно улыбаясь Нэнси:
– Дорогая, прости-прости, мы так рады! Мы так волнуемся! Сама леди Камилла, ах! Это грандиозно!
Нэнси поначалу смотрела на мое личное шоу с подозрением, но когда я игриво шлепнула свеженького и благоухающего модным парфюмом Кису по заднице, чуть успокоилась. Нэнси, с ее продвинуто-феминистическими взглядами, явно хотелось спасти меня от мужа-чудовища и сделать на этом отличный рекламный материал. Для галереи рекламный, а для русского художника – убийственный. И что немаловажно, Киса тоже это прекрасно осознавал. Поэтому – был лапонькой. Прямо кисонькой. Вот прямо все утро, пока ехали в студию, пока нас гримировали для телекамеры и параллельно Нэнси давала указания, где сидеть и куда смотреть, а главное – что говорить леди Камилле.
Киса улыбался, кивал и делал дыхательную гимнастику, временно забыв обо всем, кроме своей блистательной карьеры. Ну и леди Камиллы, воплощенного совершенства. Которое я уже тихо, но от всего сердца ненавидела.
Потому что когда она вошла в студию (за пять минут до эфира), я особенно остро почувствовала собственную неуклюжесть и в очередной раз осознала, что Киса прав. Мне никогда не стать истинной леди, примерно как не стать настоящей барыней или царицей Савской.
– Миледи, – бросилась к повелительнице Нэнси, разом забыв о каких-то русских. – Все готово!
А Ипполит Геннадьевич подкрался к ней, как кот на охоте. Были бы усы – их бы подкрутил. И заворковал, заворковал!
– А, Поль, – не обращая внимания ни на Нэнси, ни на полдесятка присутствующих в студии людей, протянула ему руку для поцелуя миледи. – Я надеюсь, вы готовы к вашему звездному часу.
Что именно ответил Киса, я не расслышала, а миледи не поняла, ведь он говорил исключительно по-русски. Но это было совершенно неважно. Потому что моя рука уже потянулась к ближайшей открытой баночке пудры. О, как прекрасно пудра с блестками будет смотреться на его чертовом клетчатом пиджаке и его чертовой сиреневой рубашечке!