Блад: глубина неба
Шрифт:
Блад смотрел на наставника с высоты своего стула, стараясь не встречаться с ним взглядом, но не в силах отвести глаза от трясущихся щёк, бледного, взмокшего лба, изрезанного глубокими морщинами. Юноша с усилием разомкнул плотно сжатые челюсти:
– Какого горжерета вы вообще за это брались, доктор общей практики?
Вместе они спустились в подвальный кабинет, и Бладу пришлось поддерживать вмиг одряхлевшего доктора под локоть. Уайтхезен остановился на пороге, не в силах войти внутрь. Шентэл потянул его за локоть, но доктор замотал головой, упёрся свободной рукой в косяк,
– Нет-нет, не могу, – беспомощно запричитал старик, – не могу, не могу! Шентэл, там на полу… я достал простынь… заверни её, ладно? Заверни, хорошо? Сделаешь?
Блад сжал побледневшие губы и мрачно вздохнул, буравя взглядом седой висок доктора, старательно отводящего глаза. Скрюченные пальцы старика по-прежнему впивались в косяк и не думали ослаблять хватку. Всё придётся делать самому, иначе труп так и останется лежать в докторском подвале. Всё придётся делать самому. Он переступил порог кабинета.
Девушка лежала на спине, запрокинув голову, и была совсем юной, не старше Винтерсблада. Рядом с ней на высоком табурете стоял железный таз с густым кровавым месивом, в котором плавало что-то склизкое. Бескровные губы мёртвой были полуоткрыты; светлые, неподвижные глаза удивлённо распахнуты; к белому лбу прилипли вьющиеся прядки медных волос. На маленьком тонком носу девушки брызгами крови рассыпались рыжие веснушки. Она не была похожа на шлюху. Просто кем-то обманутая девочка, которая верила, что Уайтхезен поможет ей. А он её убил.
«К чёрту эту практику! Он не заставит меня делать эти свои „процедуры“, пусть хоть трижды оплатит обучение!» – подумал Шентэл.
Блад долго не решался прикоснуться к бездыханному телу. Его не пугали ни смерть, ни кровь – их он уже видел. Его пугала тонкость и хрупкость девушки, – почти прозрачность, её беззащитность и доверчивость. Когда он поднял мёртвую на руки, она оказалась невесомой и ещё тёплой, как только что подбитая камушком из рогатки сорока.
– Мы её похороним? – спросил юноша, завернув девушку в простыню.
– Что? – встрепенулся шумно сопевший за порогом доктор. – Похороним? Как?! Мальчик, на улице декабрь, мы не сможем выкопать яму! У меня и лопаты-то нет! И где нам её копать, не в городе же?! А если на кладбище, то нас может заметить смотритель, – нервно затараторил старик, – и тогда он сообщит жандармам, нас посадят в тюрьму, а потом повесят! Нас обоих повесят, не иначе! Не-е-ет, я не готов ради этого жертвовать собой! А ты, Шентэл? – Уайтхезен оторвался от косяка и заметался по узкому коридору.
Яростно потирая заднюю сторону шеи, он продолжил, обращаясь к мыскам своих ботинок:
– Здесь недалеко есть сточная канава. Там неспокойный район, всякое случается. И жандармы туда не любят наведываться. Так что найдут её нескоро. А там, глядишь, уже и не узнать будет, кто она была да что с ней случилось.
Пытаясь сохранить остатки самообладания, Шентэл сжал кулаки и закусил нижнюю губу так сильно, что рот мигом наполнился отвратительным стальным привкусом. Блад сделал глубокий вдох, представляя, как выходит в коридор, хватает суетящегося
– Что? – бледное, покрытое испариной лицо доктора беспокойно выглянуло из коридорного полумрака. – Что ты так на меня смотришь, Шентэл?
– Я. Не стану. Этого. Делать, – процедил Блад.
– Хорошо! – быстро согласился Уайтхезен. – Хорошо, мальчик, как знаешь! Только унеси её отсюда! Потому что здесь мы её держать не сможем, пойдёт запах, соседи или пациенты вызовут полицейских, они найдут её, и нас повесят!
Винтерсблад подошёл к доктору почти вплотную, глядя на него так, будто врач кишел червями.
– Сами сделайте это, сэр.
– Что?
– Это ваша вина. Это ваша практика. Сами разбирайтесь.
– Я не могу! – перешёл на фальцет Уайтхезен. – Даже не проси меня! – и он неожиданно резво побежал наверх.
Блад бросился следом, но не успел: доктор захлопнул дверь своей комнаты перед самым его носом.
– Я не собираюсь разгребать ваше дерьмо! – заорал юноша, до крови разбив кулак о дверные доски.
– И не надо! – уже смелее раздалось из комнаты. – Иди, живи на улице, пока тебя не поймают и не заберут в приют, забудь о медакадемии! Вот только девушке ты этим не поможешь, она уже мертва. А мы с тобой ещё живы!
Поздней ночью Блад отволок тело к небольшому оврагу, вонявшему тухлой водой, и сбросил вниз. До утра он отмывал от крови подвал. Стоя на коленях с засученными выше локтя рукавами, опускал тряпку в железное ведро с ледяной водой, со всей силы, до треска ткани отжимал её, а потом с тихой, загнанной глубоко внутрь яростью тёр пол. Движения Шентэла были медленны и напряжённы, словно он боялся невзначай расплескать эту муторную, душную злость. И при каждом движении кто-то невидимый ковырял ржавым гвоздём у него чуть пониже ключиц, загоняя грязное остриё всё глубже и глубже, до самого позвоночника.
Зато Уайтхезен был в норме. Случившееся не заставило его отказаться от преступного заработка, – доктор просто стал выпивать стаканчик виски перед тем, как спуститься в подвал, и пару стаканов после, перед сном. Вот и сейчас Блад застал его за тем, как седой цедил себе предпроцедурную порцию.
– Мне не нравится, как ты стал на меня смотреть, мальчик, – не оборачиваясь на Шентэла, бросил Уайтхезен, – не дорос ещё, чтоб судить. Как бы и сам потом на моём месте не оказался!
– Я бы на вашем месте не пил перед операцией, сэр, – тон Винтерсблада был так холоден, что его можно было добавить в докторский виски вместо льда.