Благословение проклятых дорог

Штаний Любовь В.

Уже взялась за парапет, когда услышала сзади:

— Таша?

Ирвин, зараза! Как же не вовремя! И даже рожу инкубу за верёвки на любимом не расцарапать. Ещё взбесится и запрёт в комнате…

— Да? — я обернулась, имитируя холодное спокойствие.

— Что ты тут делаешь? — поинтересовался инкуб подозрительно нервно. Неужели догадался? Да нет. Откуда?

— Смотрю, — пожала плечами. — Думаю.

— О чём? — мягко спросил, подходя.

— Да так, о превратностях судьбы, — не нашла ничего умнее. — Как там Валенсия? Надеюсь, ничего себе не сломала?

— Ты…

Не

могу сейчас разговоры разговаривать! Ничего в голову не идёт! Чтоб тебе кактус в штаны и на бешеную лошадь галопом в дальнюю дорогу!

— Ирвин, — взяла быка за рога. — Я пить хочу жутко. В горле першит. Давай, ты принесёшь воды, только без зелий, и мы спокойно поговорим.

— Может, вина? — с надеждой предложил мужчина.

— Тащи, только побыстрее, — едва сдерживаясь, чтоб не заорать от раздражения, кивнула я.

Блин, я тут самоубиваться надумала, а он со своим вином! Ещё бы свечку предложил в ладошки, чтоб падать интереснее было! И тут инкуб сказал:

— И свечи?

— Тфу на тебя! — не выдержала, но вспомнила о главном и попыталась исправить положение: — Какие свечи на ветру? Сыр можно. И виноград, если есть.

Удивлённый резкой сменой настроения, Ирвин замялся, но всё же направился к лестнице. Вот попой чую, сейчас догадается! Не умею я долго притворяться. И едва он дошёл до первой ступеньки, я сиганула через бортик. Даже испугаться не успела! Только и услышала отчаянный мужской крик, которому вторил мысленный вой Альки.

А потом удар, короткая вспышка яркой боли и темнота. И всё. Хотя нет, не всё: ещё подумала, проваливаясь во мрак, что терять Хартада было куда больнее, чем умирать.

Глава 11 Другими глазами

Хартад

Тишина отмеряла секунды, и те каплями бессильной боли падали на каменный пол. Казалось, даже слышу, как они разбиваются сотнями мелких брызг и разлетаются по крохотной комнатушке без окон. Звук, которого не было и быть не могло, эхом отдавался в ушах.

От невозможности шевельнуться я тихо сходил с ума. От осознания, что моё светлое чудо совсем рядом, а я не в силах ему помочь, безумие вскипало алой пеной ненависти. Как Варук с остальными допустил, чтобы инкуб захватил Наташу? Как они могли не уследить?! Как Я мог?!

Или она сама пошла за ним? Всё же инкуб — это инкуб… Нет, ведь тогда, в Маргале, Таша сама сказала… Солгала? Она?! Не верю. Так не лгут. Да и не в словах дело. Каждое её прикосновение, каждый вздох, взгляд, каждое движение тоненького тела — словно признание наотмашь. Таша и молча раскрывалась мне навстречу, как никто и никогда.

Что же произошло?! Почему моё нежное чудо, которое ярче солнца и больше жизни, одарив безбрежным счастьем своего «да», вдруг отвернулось? Я раз за разом прокручивал события последних дней, но ничего не понимал.

В Маргале после неприятного разговора с отцом навалилась странная, какая-то болезненная усталость. Желание сжать в объятиях дарованный Небом истинный свет искренности и любви, заключённый в хрупком девичьем теле, стало почти нестерпимым.

Я мерил шагами комнату, понимая, что будить любимую ещё слишком

рано. Ей надо выспаться, всё-таки накануне легли поздно. Нужно же совесть иметь? Если бы не Шаксус Джер, которая точно воспротивиться моему вторжению! Я бы не стал будить своего чуда, просто сидел бы рядом, глядя, как мерно вздымается с каждым вздохом нежная грудь. Завидовал бы тонким пальцам, которые касаются шелковистой щеки. Гладил бы тёмные пряди, расплёсканные по подушке… Дышал едва уловимым ароматом Таши… И с затаённой жаждой ждал бы, когда поднимутся ресницы, а золотистые глаза, чуть мутные со сна, увидят меня…

Завороженный собственными видениями и страстным желанием воплотить их в жизнь, я всё-таки не выдержал и пошёл к комнате своей невесты.

Невеста! Неужели это правда, и Таша согласилась стать моей навечно? Счастье оказалось настолько ослепительно-жгучим, что даже не верилось в его реальность. Но, если только я не сошёл с ума, Хранительница действительно вчера сказала мне «да». И в тот миг лицо её светилось счастьем и…

Я постучал в дверь. Тишина. Дурное предчувствие и без того сверлило затылок, а теперь и вовсе… Да, я гнал от себя странное тоскливое предчувствие беды, вспоминая изящную линию шеи любимой, но…

Я постучал снова, но тут уловил позади шаги и не пошёл — побежал.

Нагнав Ташу на лестнице, обнял за плечи. Рубашка на любимой почему-то была влажной, а вместо родного тепла ладони — холод. Ощущение, будто не ткань, а само тело моей невесты холодно, как лёд. Страх сжал костлявыми пальцами сердце. Я осторожно развернул любимую и заглянул в бледное, осунувшееся лицо. Небо, что с ней?!

Окаменевшее лицо, искусанные в кровь губы и взгляд… мертвый и полный такой бесконечной тоски, что руки дрогнули. Внутри всё оборвалось. Только не ей! Ей не должно быть больно никогда! Моя светлая девочка не заслужила боли! Небо… Не знаю, почему, но если кто-то обидел её…

— Таша, что с тобой? — сдерживая желание немедленно найти и порвать в клочья обидчика, спросил я.

Она молчала, глядя куда-то мимо меня, и с каждым мгновением золото её глаз тускнело, будто где-то там, в их глубине, угасает свет… Мои ладони, обнимающие хрупкие плечи, жгло леденящим холодом, как огнём.

— Ты сама на себя не похожа, — попытался я добиться хоть какого-то ответа.

Её непривычно бледные губы дрогнули, и я услышал… голос. Сиплый, отстранённый, словно и не Ташин. Помню, именно этот голос, вот такой болезненно-безжизненный, осел на коже ядовитой пылью, от чего заныли даже ногти.

— Никогда… — выдавила любимая, и тяжесть грядущего горя навалилась на меня уже от одного тона, придавив к земле. — Никогда больше не подходи ко мне. Я не могу тебя видеть. Прощай.

Таша говорила тяжело, будто каждое слово приходилось буквально проталкивать сквозь напряжённое горло. Сначала я даже не понял смысла, оглушённый этой её болью. Застыл, чувствуя, как рвётся от непонимания и сочувствия душа. Даже когда Хранительница считала, что я ненавижу её, в этом нежном голосе была жизнь, сейчас — лишь безграничная вязко-серая тоска…