Благословенный
Шрифт:
* * *
Всё это было просто замечательно, но оппозицию в среде высших вельмож тоже надо было подавить. Говорят, когда эта гнида Безбродко слышал отдалённый гром канонады Красногорского сражения, он спрятался под стол, а потом проплакал до вечера! И вот этот-то тип решил определять судьбы Империи… Щаззз!
В общем, пришлось подключить некоторые связи, оставшиеся у господина Радищева на таможне, контакты с Шешковским, налаженные по церковной линии, и конечно же, любезнейшего
Господин Безбородко любил прогуляться по городу в одиночестве. Надев затрапезный дешевый сюртук, а по случаю зимних холодов ещё и видавшую виды лисью шубу, вложив в карман сотню рублей, отправлялся он на поиски амурных приключений. Оченно слаб был Александр Андреевич до женского полу, и не гнушался никакими случаями, вплоть до борделей и разных уличных мадамов. А что? Человек серьёзный, занятой, при деньгах. Холостой, опять же… В общем, имеет право!
Неизвестно, что там было у него на уме в этот раз, но, совершенно точно, совсем не то, что с ним приключилось! А случилось то, что в одном из закоулков приняли его под руки двое заросших, мрачных мужиков, накинули на голову мешок, и кулём затолкали в карету.
Сначала куда-то ехали, скребя санными полозьями по дороге; затем Александра Андреевича выдернули из кареты, и, грубо пихая из стороны в сторону, куда-то повели.
— Робята, пустите меня, Христа ради! — взмолился Безбородко, подпуская к голосу слёзы. — Вот, сто рублей у меня в кармане, вот перстень со смарагдом; опять же, бриллиант в шляпе!
Не помогло.
Наконец, усадили его в какое-то кресло и сдёрнули с головы покрывало.
Огляделся Александр Андреевич, да так вдруг стушевался от увиденного, что приключилася с ним натуральная «медвежья болезнь». И было, надо сказать, от чего!
Про эту тёмную, сплошь увешанную образами комнату по Петербургу уж много лет ходили самые мрачные слухи. И что число замученных тут исчисляться сотнями; и что внизу, в подвале, уже наготове каты с кнутами… а особенно много всякого сказывают про это самое кресло, в котором сейчас Александр Андреевич и сидел, да такие всё гадости, что сердце замирает в груди!
Попробовав пошевелиться, граф вдруг заметил, то не может двинуть ни рукой, ни ногой. А ещё, каким-то звериным чувством он понял, что находится в комнате не один.
— Ваше сиятельство… — раздался за спиной его тихий, как сухая змеиная кожа шелестящий голос, и в глазах у Безбородко потемнело.
Очнулся он от резкого запаха. Кто-то совал ему под нос нюхательную соль.
— Граф Александр Андреевич, что же вы так беспокоитесь? Людям, верным её императорскому величеству, у нас тут бояться нечего!
Боже, это не сон! Он здесь, в кабинете ужасного Шешковского! А хозяин сего вертепа страшно не любит, когда ему не отвечают! Вот провалится это кресло вдруг в подвал, а там….
— Степан Иванович, вы ли это? Да как же так! Чем я провинился-то?
— Александр Андреевич, вы разве не знаете, почему оказалися здесь? — произнёс тот же шелестящий тихий голос, и в поле зрения Безбородко
Шешковский.
— Клянусь вам… Честное благородное слово, клянусь вам, Степан Иванович! Ни сном, ни духом! Клянусь всеми святыми!
Вдруг твёрдый и жёсткий предмет подпёр подбородок графа, да так, что он вынужден был замолчать. Это Шешковский посредством собственной трости прервал этот словесный понос.
— Отчего же вы со мною столь неоткровенны, Александр Андреевич? Вот посмотрите, вы находитеся пред ликами святых, и этакое вдруг говорите! Как можно? КАК МОЖНО?!!!
И трость Шешковского с такою силою впилась в подбородок графа, что у того хрустнули зубы.
— Достоверно известно, нет людей безгрешных, особливо, в вершинах общества! Ладно, какой поселянин такое мне скажет — ему, может, и грешить-то не на чем в своих буколиках. А вы, государственный муж, богатством и властию облечённый, неужто никогда и ничем не злоупотребляли? К примеру, вот эти ассигнации в кармане вашем — на какой предмет они запасены? Соблазнить ими какую-то девицу?
Давление от трости слегка ослабело — знак, что глава Тайной экспедиции требовал ответа.
— Ах, Степан Иванович! — произнес Безбородко, заливаясь крупными слезами. — Воистину, читаете вы души людей, как открытую книгу. Грешен, да, грешен, как и все мы! Но это же дело партикулярное, государственных видов не касаемое!
— Зря ты так, Александр Андреевич, судишь о государыне императрице. Ужель думаешь, не берет Ея Величество в важность, что сношениями с иностранными державами ведает у ней старый потаскун? Ай, неправда твоя! Кто в малом грешен, тот и на большее способен!
— Да нет же! Я верен трону! — простонал Безбородко, мотая головою из стороны в сторону.
— Ужели? А кто в дипломатических грузах ввозит беспошлинно целые партии кружева и шелков? Про дом твой, граф, все модистки в городе ведают!
Да что ж такое-то? — поразился Александр Андреевич. Неужели он тут из-за этакой ерунды? Уж давно весь Петербург знает, что у Безбородко можно купить лучшие ткани, самые тонкие брабантские кружева, и всё это сильно дешевле законных путей!
— Всё-то вы знаете… Да, бывало и такое. Грешен! Бес попутал! Жадность — первый мой грех, окромя женского полу! Не смог устоять, старый дурак! А знаете, Степан Иванович — все через женщин! Оне ведь тоже на этакое падки, ну, я и начал! Сначала потихоньку, а потом и поболе…
— А затем и до измены дошло, — закончил за него Шешковский. — Взяли мы по доносу ваш последний груз. А там, знаете ли, такие кружева интересные, просто любо-дорого!
— Чтооо? — не понял сначала граф.
— Сочинения государственного преступника, надворного советника Радищева. Летом было у нас с ним дело: разоблачён, во всём признался, Сенатом приговорён к смертной казни. Едино заступничеством цесаревича Александра помилован государыней, да и отправлен на десять лет в Сибирь. А сообщников своих сей господин так и не выдал… да вот, правда-то со временем сама выплывает!