Благослови зверей и детей
Шрифт:
– Я такого согласия не дам.
– Дашь. Ты наклюкаешься в день моего рождения и даже не посмотришь, что подписываешь. А если не подпишешь, я повешу на шею плакат и выйду с ним к кливлендскому яхт-клубу. А на плакате напишу: «Моей мамочке сорок два года».
– Только попробуй! – воскликнула мать.
И, взглянув в зеркало, побледнела под слоем косметики. У нее за спиной Джон Коттон, упершись локтями в шелковистое покрывало, держал ее на мушке, словно в руках у него
Их познабливало. Похолодало, пот после недавней пляски подсох. Наступил тот последний, немощный предрассветный час, когда правда в цене, а иллюзии не в ходу.
Поаккуратней с ними, попридержал себя Коттон, поаккуратней. Они выложились до конца. Они сами не знали, что способны на такое. Они ведь еще пацаны – чуть пережмешь, и они разбредутся по загону, начнут драть на себе волосы, грызть ногти, подвывать сквозь сон от страха, и тогда их уже не собрать. Осталась самая малость. Так что поласковее. Сейчас нужен не кнут, а пряник.
– Вы ведь сами понимаете, в чем суть, – сказал им Коттон. – Наша цель – спасти бизонов. И мы своего почти добились. Почти – наша цель всего в двух милях отсюда. Вчера я поговорил с одним парнем из управления охоты и рыболовства: отсюда всего пара миль до границы заповедника. Другая граница проходит через Моголлонский перевал. От нас что требуется? Погнать стадо к границе заповедника и выставить его за ограду. Тогда бизоны окажутся на воле.
Коттон встал, засунул бляху под майку и застегнулся с таким видом, словно им предстоит сгонять в город поесть мороженого.
– Ладно, пошли! До рассвета осталось около часа, а самое трудное позади. Теперь нам надрываться не придется – понадобится только смекалка. Да вы только вообразите! Бизоны убегут куда хотят – хоть на сотню миль отсюда! И заповедником для них станет весь штат Аризона.
Остальные так и сидели на корточках.
– Как мы их погоним? – спросил Лалли-1.
– Проще простого. Так же, как их пригнали сюда парни из управления охоты. Тут, сказал мне этот парень, не хватает травы. Бизонам немного надо: пустили перед ними грузовик с кормушкой и подбрасывали им сена. А уж они бежали за грузовиком, как овечки. Они сейчас уже третий день не кормлены и оголодали.
– Мало ли кто оголодал! – возразил Шеккер. – Мне пока не, ясно, как все это будет.
– Да брось ты! Мы себе цену знаем, – улыбнулся Коттон. – Мы профессионалы, мы все можем и доказали это! Вот сено. – Он показал пальцем на сено. – Мы подадим его бизонам на блюдечке. Вот грузовик. – Он ткнул в грузовик. – Писуны опять за рулем! А вот Тефт. – И он указал на Тефта.
И Тефт, разрушитель самолетов, вскочил на ноги. Нависнув над остальными, он стал по стойке «смирно», щелкнув каблуками, на секунду сунул руку в карман и, застыв в нацистском приветствии, высоко поднял свой проводок:
– Зиг хайль!
16
Тьма сгущалась. Череда низких туч, сея мелким дождем, ползла над головами писунов. Но глаза их привыкли к темноте, дел было хоть отбавляй, а на изморось им было наплевать.
Лалли-2 отправился в загон спасать все, что уцелело, – фонарики, транзисторы, головные уборы.
Тефт обследовал грузовик. Коттон, Шеккер, Гуденау и Лалли-1 грузили сено. Даже опустив задний борт, им пришлось
Лалли-2 вернулся с одним транзистором, который кое-как работал. Остальное, сообщил он, пришло в негодность, в том числе и шляпы. Вряд ли кто захочет разгуливать с кучей бизоньего дерьма на голове.
Тефт доложил, что грузовик, выпущенный два года назад «форд», в приличном состоянии, горючего вполне хватит на две мили, в этом можно не сомневаться – когда в кузов падает сено, слышно, как в баке плещется бензин. Провод подсоединен, и машина готова.
Они забросили в кузов пять брикетов, подняли задний борт, положили в кузов винтовку и, по требованию Гуденау, бизонью голову и сами полезли в кузов, но тут Коттон вспомнил:
– Да, а подушечка?
– Ну ее! – ответил Лалли-2.
– Ну ее? – удивился его брат. – Вот так номер!
– Ты серьезно? – спросил Коттон.
– Серьезно, – с достоинством ответил Лалли-2. – И хватит об этом.
Соперничество между братьями Лалли граничило с психозом. Не умея держать в узде свои порывы, Лалли-1, после того как перебил в домике всю живность, еще раз открыто проявил ненависть к брату. Лалли-2 стал победителем в лагерном родео. Это было соревнование на время: требовалось проскакать от старта до расположенных в пятидесяти ярдах пустых бочек из-под бензина, отстоящих друг от друга на одинаковом расстоянии, как можно быстрее объехать вокруг каждой, свесившись в седле набок и не выпуская поводьев, а потом, снова сев в седло, вернуться к месту старта. Секундомер был пущен, но, поскольку Шеба относилась к Лалли-2 совсем как к собственному жеребенку, они умудрились на целых три секунды обойти соперника, занявшего второе место. Впервые за все лето победу в соревновании одержали писуны. Прошло несколько минут, и кто-то заметил, что над их домиком курится дымок. Все бросились тушить пожар. Как выяснилось, Лалли-1 поджег поролоновую подушечку, привезенную братом из дома, ту самую, без которой Лалли-2 не мог заснуть, ту самую, с которой он залезал по ночам под койку. Пока подушечку заливали водой, она наполовину сгорела и изошла черным дымом.
– Кончен разговор, – сказал Коттон, перелезая через борт. – Как будем проволоку резать?
Он вцепился в проволоку, стягивавшую брикет и потянул, но безрезультатно.
– Тефт, в кабине должны быть кусачки.
Кусачек Тефт не нашел.
– Черт! – огорчился Коттон.
– Гои несчастные, – усмехнулся Шеккер. – Здесь без бедного еврея не обойтись.
Он взял винтовку, поддел ее стволом проволоку и стал поворачивать приклад по часовой стрелке. Под слоем жира у Шеккера пряталась крепкая мускулатура. Наконец проволока лопнула.
Гуденау уже открыл рот, чтобы прокричать «ура», но Коттон зашикал на него:
– Тише! А то набегут охотнички и возьмут нас на мушку. Им один черт куда палить, лишь бы цель была живая. Так, все готовы? Тефт, помни: фары не включать. А когда мотор заведется – если, конечно, он заведется, – не гони, езжай помалу. Ну, давай!
Они ждали.
– Заводи же, Тефт! – сказал Коттон.
Подождали еще.
Потом из окна кабины высунулась длинная, словно пластмассовая, рука. В руке было что-то стыдливо зажато.